– Не кипяток же… заживёт, как на собаке…

– Зараза ты! – выругался Алексей, плюнул на пол и вышел и комнаты.

Всё. Он больше не понимал жену и не хотел понимать. Ему вдруг вспомнилось, как однажды Андрей, тогда ещё пятилетний мальчишка, вертясь за столом, опрокинул на себя тарелку с супом. Ох, как переполошилась тогда Людмила. Она быстро скинула с сына рубашонку, потом отправила его, Алексея, в местный фельдшерский пункт, где он должен был взять мазь от ожогов. А сама не отходила от сына, пока ему не стало легче.

А теперь ишь ты… заживёт как на собаке. Это же надо такое сказать про ребёнка? Нервно размахивая руками, Алексей отыскал фельдшера, взял у него мазь для Любки, потом вернулся домой. Рядом с плачущей сестрой сидела Соня и гладила её маленькую ручку.

– Мать где? – хмуро спросил её Алексей.

– Не знаю, ушла куда-то, – пожала плечами та.

– На, намажь её, только аккуратно, – Алексей протянул дочери мазь и кивнул на Любу. Потом вышел, чтобы разыскать жену. Она в бане набирала воду, желая, видимо, продолжить стирку. Алексей сел на скамью и молча уставился на неё. Людмила выпрямилась, постояла немного, потом присела рядом с ним.

– Ну? – не выдержал, наконец, Алексей.

– Ох, Алёшенька, – Людмила привалилась головой к плечу мужа. – Тяжело мне, сил нет. Измучилась вся. Освободи ты меня от неё, пока я бед не натворила. В могилу она меня загонит. Чужая она мне, всем нам чужая.

– Что ж ты несёшь? – покачал головой Алексей. – Дочь ведь. Наша с тобой кровь…

Вместо ответа Людмила горько заплакала. Андрей осёкся на полуслове, и вдруг страшная догадка мелькнула в его голове.

– Говори, – потребовал он, глядя на жену. – Ну? Нагуляла, что ли?

– Не виноватая я, Алёшенька, – повалилась к нему в ноги Людмила. – Ссильничал он меня. В лесу подстерёг, на землю повалил и…

– Кто??? – вскочил со скамьи Алексей. – Кто, говори?!

Людмила покачала головой. Она хорошо помнила угрозы Ваньки Серого и до сих пор боялась его, хотя и знала, что он сидит в тюрьме.

– Не видела я, Алёшенька, – соврала она мужу. – Сзади он на меня напал, тужурку на голову накинул, стянул покрепче. Я даже чуть не задохлась…

– Лучше б задохлась! – Алексей наклонился к самому лицу жены. – Значит, Любка не моя дочь! Вот оно что! Никогда я тебе этого не прощу, запомни! И жить с тобой больше не буду!

– Алёшенька, родненький… – хватала его руками Людмила, пытаясь удержать. – Прости ты меня, Алёша…

– Загуляла, паскудница, дитя от чужого мужика прижила, молчала столько лет! – гремел Алексей. – А теперь прости и всё, да? Почему сразу во всем не призналась? Почему скрывала? Чтоб и дальше безнаказанно блуд свой чесать? А я-то всё думаю, что это Людка от меня шарахается? Раньше каждый день сама лезла, все соки из меня выжимала, а тут по неделям к себе не подпускает. Ну, теперь-то мне всё ясно! Пока я в поле, ты по лесочкам бегаешь, подол перед каждым задираешь. Вот тебе и хватает, а муж, значит, побоку. А может, мне в очередь становиться?

– Алёша, Алёшенька, – причитала Людмила. – Неправда все это! Ты у меня только один и есть. Тебя одного люблю. А к себе не подпускаю, потому что болеть у меня всё стало. Любка проклятая здоровье мое подорвала…

– Сама паскудничаешь, а дитя гнобишь? – усмехнулся Алексей. – Видеть тебя больше не могу…

Оттолкнув жену, он вышел из бани, а Людмила ещё долго валялась на холодном полу и выла, как раненная волчица, горько и протяжно.

Алексей вернулся в дом и стал молча одеваться.

– Пап, а ты куда? – удивлённо уставилась на него Соня. – Люба уснула, наверное, мазь ей помогла. А мама где?

Он остановился, посмотрел в глаза дочери, хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Потом также молча вышел из дома, забрав с собой самые нужные вещи.