– Ориген, будучи одним из первых, мог в чем-то ошибаться. Блаженный Августин далеко продвинулся в деле постижения Истины, а уж Фома Аквинский – столб и утверждение Истины. Что касается папы, то, чтобы он ни сказал, выше всех истин на свете, поскольку безгрешен во время исполнения своих священных обязанностей.

– Богословская мысль становится все лучше и лучше, как я погляжу: прогресс на лицо, ваше преподобие, вопреки очевидности, – поводя вокруг рукой, ухмыляется Мориарти.

– Все бы вам ерничать… Взгляды на Истину развиваются, и никто палку не использует в спорах…

– Давно ли?

– Мы же не в Китае каком-то находимся.

– Предлагаю для примирения сторон, – заявляет секретарь, – отправить вашего настоятеля миссионером в Китай. Он там бамбуковой палкой будет проповедовать местным буддистам Истину, поскольку им так привычней, или они ему той же палкой докажут, что есть нирвана, и на этом закончим наш спор.

– Аминь! – возглашает Мориарти.

– Господин бургомистр, – объявляет секретарь, – ваше слово. Я имею в виду, вы – следующий.

– А, ну да! Следующий!

– В бытность мою, – начинает адвокат, – представителем одной коммерческой фирмы в Петербурге, шел я как-то по улице. Казаки народ разгоняют нагайками. Я во фраке иду, под цилиндром, с бутоньеркой в петлице, тростью вращаю. Наезжает на меня сотник и спрашивает, чего это я, мол, так нагло иду и ничего не боюсь. «Чего мне бояться? – отвечаю. – Иду по своим делам, в ваши не вмешиваюсь». А он мне: «Должен бояться. Возьму вот и нагайкой пройдусь по спине, а то и шашкой!» Я браунинг достаю: «Кишка тонка», – говорю, и щелкаю затвором. «Ладно, – соглашается он, – твоя взяла». Разворачивается и с пол-оборота цилиндр наполовину мне сносит, а я ему шапку в ответ сбиваю из браунинга. Так у меня началось противостояние с царским режимом, которое закончилось убийством господина Распутина.

– Что вы ухмыляетесь, молодой человек?

– Мне кажется, все было несколько по-иному.

– Готовы выслушать ваши соображения.

– Наш герой не извлек из кармана браунинг, как похвалялся, а только сообщил, что в случае чего он, мол, им может воспользоваться…

– Хм, – кривится бургомистр и бросает еще один орех на тарелку.

– Сотник на то посмеялся и сказал, что не успеет наглец руку в карман засунуть, как она будет валяться на тротуаре рядом с головой. Дальше поехал, но не удержался и по заднице нашему герою проехался нагайкой, отчего у него след до сих пор остается. Если же он опровергнуть желает, то пускай зад свой покажет.

– Ну, это прямо-таки пасквиль какой-то! – возмущается бургомистр. – Может быть, если вы такой словоохотливый, расскажете что-нибудь?

– Не буду.

– Вот это на-аглость… – раздается реплика в наступившей тишине.

– Что значит, не будете? В трактире так изгалялись, а нас повеселить не желаете!?

– Хочу – рассказываю, не хочу – не рассказываю.

– Свободный человек, да?

– Относительно, но все же свободный – принимать решения, во всяком случае.

– Тогда удалитесь от нас.

– С удовольствием, – говорит Адамсон, встает и уходит вниз по склону.

– Надеюсь, вы не будете наказывать молодого человека за его дерзкое поведение? – спрашивает отец Климент.

– За других не ручаюсь, но я лично не буду, клянусь! – поднимает бургомистр два пальца вверх.

Откуда не возьмись, на руке начальника полиции оказывается сокол.

– Я снова к вам, – говорит Адамсон, появляясь перед очами Мориарти.

– А, молодой человек! Хотите музей осмотреть? У нас здесь лучший музей в Европе, пре-кра-асные экспонаты. Голова Геры из прозрачного горного хрусталя с головкой Афродиты вместо мозгов из сердолика у серебряной статуи Зевса в руке. Как попала внутрь, непонятно. Самая большая раковина на свете, составлена мастером из Гамбурга из трехсот других раковин поменьше. В неё, свернувшись клубочком, сможет поместиться наша графиня.