В наступившей темноте в ночном небе вдруг замаячили светящиеся прожекторные полосы, послышался рокот авиационных моторов, небо прорезали пунктиры трассирующих пуль, где-то за высоким волжским берегом послышались глухие взрывы: начался налёт немецких самолётов. А на нашей барже один из командиров взводов, недавний выпускник, неудачно спрыгнул в открытый люк и сломал ногу.

На следующий день баржи подцепил буксир и потащил вниз по Волге. Нас разжаловали из поваров и вернули в ненавистный трюм, где мы и находились до прибытия в город Чистополь на Каме. Дальше плыть было невозможно, так как река замёрзла, наступила зима. В Чистополе нас разместили в здании техникума. Спали мы на полу на своих разостланных шинелях, положив под голову вещмешки. Правда, каждому выдали ещё по тощему одеялу. Днём мы с командирами взводов изучали воинские уставы, политработники читали нам газеты, сообщали безрадостные вести с фронтов.

Тут на меня свалилось ещё одно испытание: разболелись у меня дёсны. Стоматит, как признал врач местной поликлиники. Не мог я ни говорить, ни есть нормально. И вот в таком бедственном состоянии пришлось мне продолжать поход. Предстояло пешком пройти ещё километров сто до цели нашего путешествия – города Мензелинск.

Был морозный ясный день, когда наша колонна, быстро миновав немногочисленные улицы города, вытянулась в открытое заснеженное поле, освещённое багровым светом заходящего солнца, почему-то марш начался во второй половине дня. Я, несмотря на свою хворость, шёл вместе со всеми в строю. Но постепенно моё систематическое недоедание в последние дни всё больше и больше давало о себе знать. Ноги двигались с трудом по снежному насту, и я начал отставать. Вскоре я уже плёлся в хвосте колонны, уцепившись руками за последнюю повозку обоза. Уж и не знаю, как я добрался до деревни, в которой был назначен ночлег.

В избе, где мне пришлось ночевать, хозяйка, узнав о моей болезни, объяснила всё отсутствием витаминов в нашем солдатском рационе. Она натёрла несколько мисок моркови, лука, свёклы и не успокоилась, пока я это всё не съел, преодолевая сильнейшую боль в своих кровоточащих дёснах.

На следующее утро оказалось, что, кроме меня, было ещё несколько больных, в том числе один лейтенант, командир взвода. Он поморозил себе ноги, гарцуя во время перехода верхом на коне. Поэтому командование договорилось с жителями деревни о выделении нескольких санных упряжек для перевозки болящих до следующего ночлега. Впрочем, эта процедура повторялась уже потом после каждой ночёвки до тех пор, пока, по указанию комбата, нашим фельдшером не была проведена ревизия всех, так сказать, “недомогавших”, – а их к тому времени набралось значительное количество. В результате почти всю “санную” компанию поставили в строй. Но к тому времени стоматит мой прошёл. В Мензелинск я вступил в строю вместе со всеми.

Зима 1941–1942 годов в Татарии была очень холодная. Морозы достигали сорока и более градусов, и вся наша жизнь в Мензелинске была связана с преодолением холода. Правда, в казармах с трёхэтажными нарами в заброшенном пивном заводе, где разместили курсантов, было терпимо. Там регулярно топили печи, да и плотность заселения помещений не позволяла нам замёрзнуть. Но на полевые занятия мы выходили, как на экзекуцию. В карауле, выходя на пост, надевали на себя всё, что было из одёжи, под шинель наворачивали одеяло, так как полагающихся по такому случаю овчинных тулупов не было – их везли из Москвы по железной дороге, и они застряли в пути. На посту часовой выдерживал не более получаса и прибегал в караульное помещение весь белый от инея, как Дед Мороз.