Пробыли мы в Марьиной роще примерно полтора месяца, после чего произошёл новый поворот в наших судьбах. С некоторых пор в лагерь стали наведываться представители из разных училищ для набора кандидатов в курсанты. Причём наши пожелания этих вербовщиков абсолютно не интересовали. Они просто отсчитывали необходимое им количество людей на утреннем построении и увозили в свои учебные заведения. Это, конечно, нас не очень устраивало. Тем более что среди нас были и те, кто вообще не хотел поступать ни в какие училища. Так, например, такой же призывник, как я, Алякринский, в то время, когда мы с ним, попеременно работая ложками, вычерпывали из котелка положенную нам порцию перлового супа с красной рыбой или горохового пюре, искренне негодовал по поводу происходящего:

– Окончить училище – это значит всю жизнь быть кадровым военным. А я не хочу быть военным! Я подам рапорт, чтобы меня перевели в маршевую роту простым солдатом.

И он таки осуществил своё намерение, и через некоторое время явился к нам прощаться перед отправкой на фронт, обмундированный во всё новое. Как-то сложилась судьба этого романтика, не пожелавшего “всю жизнь” быть кадровым военным?

А нам пришлось придумывать способ, чтобы влиять на неугодную нам процедуру. В нашей палатке был один солдат, который числился писарем при штабе батальона. Он стал нам сообщать, из каких училищ прибывали вербовщики, а мы старались воздерживаться от набора в неугодные нам учебные заведения. Я, следуя детскому увлечению химией, мечтал попасть в училище, готовившее командиров химзащиты.

Если бы я знал, какое незавидное положение занимали офицеры химзащиты в войсках во время войны, то, наверное, не стремился посвятить себя этой профессии. Помню, когда я уже попал на фронт, был у нас в батальоне начальник химслужбы – старший лейтенант. Всё его хозяйство находилось где-то в обозе. Как наименее занятый своими прямыми обязанностями, он попеременно с начфином дежурил по батальону. Все его считали бездельником, хотя это была не его вина, а, скорее, беда. Один лишь раз за всю войну он вдруг оказался в центре всеобщего внимания, когда летом 1944 года прошёл слух, что немцы собираются применить химическое оружие. Тогда он ходил по подразделениям гоголем, проводил инструктажи, руководил завозом противогазов, противоипритных пакетов и прочего “реквизита”. И казалось, вероятность химической войны его очень устраивала. Но тогда в запасном полку я не представлял себе всего этого.

К счастью, из училища химзащиты никто не приезжал. Пришлось согласиться на инженерное училище. “Всё-таки техника, машины”, – думал я. Кроме того, оно располагалось в пригороде Москвы, и в этом для меня тоже был весьма существенный резон. Велико же было моё разочарование, когда, прибыв в это училище, первое, что мы увидели, – это черенки лопат, торчащих из-за спин курсантов. Оказалось, вся тогдашняя техника инженерных войск, или просто – сапёров, ограничивалась в основном лопатой, топором, пилой да киркомотыгой, которые, к тому же, необходимо было таскать на себе, помимо оружия и прочей амуниции.

Но всё-таки я испытывал удовлетворение: в училище меня навестили мои родители, и мне удалось побывать дома.

Положение на фронте было критическое. Шёл октябрь 1941 года. В Москве отчётливо была слышна артиллерийская канонада с фронта, почти вплотную придвинувшегося к столице. Все мы были готовы к тому, чтобы, вместо постижения инженерных наук, влиться в ряды защитников города. Однако неведомые вершители нашей судьбы распорядились иначе. Через несколько дней после нашего прибытия было решено эвакуировать всё училище, как мы позже узнали, в Мензелинск, в Татарию. Для начала предстоял пеший марш до Горького – это после того как нас привезли оттуда на поезде!