муравьи о чем-то шептали, мучительно шевелясь

в ночных скалах. Ты дышала моими снами.

Развешивала молнии на ветвях.

Был запахом змей, скользкой рукой

случая

Ветер и зной – антихрист полей.

Летучая мышь трепетала бессонницей:

дерево расцветало в зеркале, вглядываясь

в рассвет. И четыре танка вечности.

Ты приходила к моим окнам, но была зарею.

Серебро таяло на губах… твой мальчик полный

имен:

Ветер шлифующий зеркала.

Взгляд лишен звезд, запахов жженых зерен.

Пастух был сладкой болью замеревшей в поле.

Дни высились, посетив нас. Вечен город,

присвоивший Твое имя.

Великое безмолвие Озер.

Ответь мне степь одеялом – сухим языком молчания

Листопадом. Ливнем. Глубокими голосами старух.

Ночной каучук и тьма – королева мыслей.

Мертвая змея языка: деревья беременны

бессмертием

Полумиллионная тишина…

Синева

Цикады продолжающие свой расстрел

Местные проститутки. Бары. Автомобили грезят

в тоске неона, жизнь зовет за собой. Мародеры

обшаривают будущее. Гуляют проститутки. Воры.

Мой шпион, мой любовник. Убитый. Смеющийся

оборотень – а я не узнал,

не успел

Хладнокровие зеркал. Мудрости.

Тоски навалившейся на плечи. Взбешенный синевой

ангел (не успел понять песни соловей – синева

укутала плечи)

Я тебя не узнал, помахал рукой

Речная гниль. Набитый самолетами аэропорт:

заложники лежали забытые в травах – жизнь нас

любила, душила

легли на одну постель, и лодка отчалила тихо

оттолкнув тишину

Города подбирали наши лохмотья:

пятились звери от серебра, вошедшего в нас

Отражения, истлевающие как мысли о конце

горизонта. Конце света: вычерпал будущее —

остался ни с чем

Осклизлый огонь на поленьях

Ангел вывихнул ногу – улыбнулся устало.

Молнии сторожат синеву, колокол терпеливо

теребит ветер. Вечер тих, светел.

Заря пропахла кукушкой.

…луч упал на стул,

солнечный зайчик копнул потолок —

день был высок. Строен

как девушка. Спокоен.

Как вечность за околицей:

в поле

в любовь впивались липкие пчелы —

в открытые окна,

в беззащитное лето

холодный призрак вливался в тело, лезвие блестело

в лунной наготе

В город вошли санитары, ангелы заполнили зеркала

Призрак влюбился в чуткую плоть, сюрреализм

стакана тускло сиял

Веяло покоем от стен дома

В нищих сердцах, жилищах.

Жалось время к стенам, кралось

к окнам: май прогнул ставни, спрыгнул

на тротуар

Пальцы теребили купюры, губы.

Воловья нора метро. Натертая шея.

Покупали жетоны. Спускались в ад.

Золото уравнивает шансы: стояли у стены,

ждали расстрела, синевы – ветер облизывал тело,

солнце ждало любви – и воздушные поцелуи

настигли, повалили снопы в небо

Город пахнет сгоревшим временем.

Зыбью миражей, марихуаной.

Зуд радиостанций, насекомых, волны

накатывающие на меня —

марево жара в улицах

Сонные голуби, забегаловки. Мягкая энергия

мертвецов. Любовь в полосе отчуждения находит

будущее, тлеющее в нас —

насколько хватит моей тревоги, памяти

Ван-Гог собирающий колоски. Камни.

Меняю солнце на отчаяние, соленую даль гор…

Треснувший закат обезглавливает половину неба.

Городские кочевники, заложники – полуголая ночь

сжигает улицы, шелестящий лепет по следам облав.

Знобило в маршрутке, мело тополями скуку —

мы стали морем, временем полным соли

Овод проникший в голову. Нежная роза в пустыне —

в лихорадке радиоволн танцевало время, полуголый

хамсин в песке языка…

мой город расцвел в плодородной дельте – ручьи

стекали по коже, и казалось бездной счастье

пущенное под откос

Тело внутри меня, внутри коридора. Глубина моря…

цикады штопают синеву, благоухают позывные:

мажут небо ласточки-маляры

Непосильно время —

заваленное дорогами, талисманами.