в скрипящую каюту. Я выбил иллюминатор

и сияние очнулось! …лежал, боясь шевельнуться

на заминированном поле – боялся проснуться

Плел чью-то песню ветер, бормотал молитву под нос

Часы тикали и минуты кисли, меняя свои

предметные формы. Рассыпал карты налетчик ветер,

ведя молчаливую игру, разыскивая…

Меняла-садовник

встретил меня у калитки:

как пронесу?!

А ты, что отразилась в тонком полете —

стала ли ты кипарисовым лепетом, смуглой стрелой

воина?

Мои руки уронившие серебро…

Прислушайся к своему швейцарскому сердцу

Когда женщина умирает, в доме ломают прялку —

компьютерный мир мне больше подходит. Ношу

свечу, оберегаю пламя от солнца.

Солнечный день… Лица стекают с экранов – хватит

думать о смерти, чужом доме. Лисья реклама, панама

в пыльном июне, на голове – стоит пугало, умирает

в траве. Мне не больно. Мир безразличия

мне подходит больше, чем эволюция.

Пальмы смыты приливом, неоновые зонтики

в сизом дожде. Смерть подходит и облачается

в наши одежды – наши лица стирают с экранов

тряпкой. Только птица

задержалась в чьем-то доме, порхает

в комнатах-одиночках золотисто звеня —

окликает, ищет меня

Пушистый песок черепах поселился

в доме. В комнатах пропахших сушью,

выцветшими занавесками…

счастье держалась на крохотной

точке рябящей в уме

Ссыпали пепел в горшки

и тек поезд в ночи, тусклой вспышкой

поблескивая: санитарная песня

Случайно поджег сквозняк, чиркнув

спичкой… Включил свет спокойно.

Сигареты лежали в ряд,

как расстрелянные…

Мертвый воробей чирикнул

из мрака: мутнеет зеркало, теряя эти

мысли. Туман оплетает голову

и багряный рассвет

Мертвый сезон, мертвый ангел

…рассеянная зыбь занавески…

на рассвете оторвался от пола и от

преследования:

высота валилась из окон —

рассыпающийся

белый смех

…призрачные руки легли на голову,

беззвучно возник лик – губы как семя

Свело высоту с ума и вонзило мне в сердце!

Время дрожало сетью разорванной,

сухой саранчой свилось —

легло в ладонь.

Теплый привет, теплый жест.

Колдовала смерть над колыбелью.

Важничал кот намевая мрак.

Ты спала алым чувством бессмертия

Медленный поезд недели

Медленней времени ползли облака, застревали

в прошлом.

Металлическая гадюка рассвета – голова кружилась,

и пахло неоном

Барьер памяти. Кафе. Столики.

Полдень разрезавший зеркала.

Прялка ткет безумие в тишине. Металлические

куклы в сердцах,

собачьи шкуры газонов – головы кружились

и шаги звучали —

неслышные, легкие – горы пахли прохладой

Город, отлившийся в зеркала и принявший нас

Звезды кисли, ныли как зубы

(волки теряли наши следы)

Забинтовали небо как голову – в госпиталях пахло

счастьем, будущим

и кости обрастали новой плотью

Пришли новые дни

Ночь. Чешуя усыпавшая крыши, кромки волн.

Забили насмерть этого зверя

Терновая тишина скал.

Море, обретшее бессмертие…

Кузнечики пряли тишину и ветер, или зной,

шевелился в соломе, в мыслях

Кипарисы реяли синевой, памятью —

чувства болеют оспой, свежей известкой домов.

Шаманы сбились, считая время.

Туман прикарманил солнце как сырую

жемчужину, и твои глаза обдавшие счастьем!

Перешептывались птицы с часами.

Часами тянулось это нашествие

Ты был одинок как позор…

Сошедший с безумного поезда:

вот и все, капитан. Желтый, жестяный дым. Голос

матери. Покинутый город среди бессмертия.

Верблюды, отразившиеся в зеркале,

словно во сне: их глаза

излучали Плеяды

День пахнет Вселенной…

Треск сгорающих мошек или разрываемой марли.

Творимый сигаретами зной. Танец тростника на

закате…

Памятники грезящие городом. Летняя игра:

воробьиное «смейся!» вслед каблукам. Пытался

вспомнить вкус вселенной ставшей яблоком…