Отец, кряхтя забирался на лавку ближе к окну. Место у окна, причем с той стороны, с которой видно дорогу, было отцовским, привилегированным. Всем было очень интересно наблюдать за тем, кто может появиться в окне, других событий в деревне было мало. Дом был предпоследним в деревне Федосеево, дальше была полуразвалившаяся избушка старой вдовы. В окно можно было увидеть только эту старушку, которая редко ходила мимо них, в соседнюю деревню, к родственникам; или тех, кто шел в лес или на кладбище. На мысу, было старенькое кладбище, куда местные ребята побаивались ходить.

Отец прилег отдохнуть прямо на пол, на тканую пеструю дорожку, он вымотался и в такую жару и больше работать не мог. Пол приятно холодил и снимал усталость. Леня пошел корить жерди – если с них не снять кору, они быстро сгниют. А остальные, младшие и мама, пошли чистить и вязать чеснок в ровные косички.

Так день начал клониться к вечеру. Ленька нервничал. Он уже все твердо решил, страх его мучил, но он не хотел больше этой скучной жизни. Надо бежать! Он там найдет Митьку, и тот ему поможет. Он многое мог, умел читать и писать, в школе его хвалили за способности. Далеко не все в их деревне ходили в школу. А их, троих, родители гоняли в начальную церковно-приходскую школу за десять километров, в другое село в любую погоду. Дети обижались на родителей, считали это жестоким…

Звуки гармошки печально полились над порозовевшей гладью озера, это означало, что день закончен, и можно отправляться на боковую. Это сосед, Игнат, выпив самогона, всегда так провожал летний денек. Он сидел на крылечке, обращенном к озеру и зашитом с боков, от ветра, и выпитый самогон будил в нем лирические чувства. Никто не мог его угомонить, ни жена ни возмущенные соседи, которым хотелось отдохнуть. Но вскоре все привыкли, и воспринимали эту музыку как неотвратимое явление природы. Единственное, с чем не могла смириться Агафья, с постоянным уничтожением ее запасов самогона и браги. Смотрела на седого Игната и вспоминала, как еще недавно он был-ярко рыжий, волосы и борода колечками и заводной – искры из глаз. Она узнавала молодого мужа в быстро взрослеющем сыне – Матвейке, тоже рыжем и непутевом. Работать не хочет, бегает, как оголтелый за девками.

А в муже как будто кто-то погасил свет – он поник, и к сорока годам стал совсем седым и сгорбленным. Его постигло глубокое разочарование в своей жизни, в новой власти и в бестолковом сыне, который периодически исчезал неизвестно куда.

Все ждали от новой власти послаблений, крестьяне ждали земли в собственность, но пока ожидания не оправдывались.

То тоска и боль, то забытая молодецкая удаль и размах звучали в музыке Игната.

Ленька тихо сложил в мешок из дерюжки несколько луковиц, подсохшую краюху хлеба и пару сухих окушков, которых много прошлым летом наловили с братом – Панасом и закопал мешок в сенях, среди ветоши и старой обуви.

Ночью он ворочался на жестком настиле из досок и совсем не мог заснуть.

Когда, после четырех утра, забрезжил свет, и стали в темноте вырисовываться силуэты спящих домочадцев, он увидел ярко проступивший лик на иконке, который смотрел на него как живой. От тревоги и возбуждения резануло в животе, он тихо встал и, босиком, прихватив одежду, вышел в сени. Там он откопал свой мешок, перебросил через плечо выходные ботинки, связанные шнурками. Они были потертые старые и уже маловаты, но других не было, и эти нужно беречь. Тихо пробрался в курятник, вытащил из-под сонной курицы теплое яйцо и выпил его. Считай позавтракал. Потом посмотрел издалека на темнеющие окошки родного дома и быстро, босиком пошел по дороге. С каждой минутой его шаг становился тверже, уверенней, и радостное возбуждение разлилось по его телу.