– Познакомьтесь, наш практикант, молодой агроном Исхак Батуллин, – представил его Хусаин. – А это товарищ Тазюков, уполномоченный.

Тазюков вроде бы не узнал Исхака – наверное, он и думать забыл о случайном попутчике. Они пожали друг другу руки, уполномоченный поинтересовался, хорошо ли идут дела.

– Плохо… – сказал Исхак. – Пшеница вот не прорастает.

– Прорастёт… – Тазюков беспечно махнул рукой. – Имейте в виду, ребята, я к вам отдохнуть приехал. Неприятностей и в районе хватает, так что учтите. Квартира хорошая?

– Куктау – не курорт! – резко вставил Исхак.

Но Тазюков, словно бы не обратил внимания на его слова, попросил председателя проводить его на квартиру: он хотел отдохнуть и умыться с дороги.

Хусаин повёл гостя на квартиру, а Исхак снова бросился в поле. На горячей, точно печка, земле кое-где пробились осот и вьюнки. Нежных ростков пшеницы не было ещё нигде. Исхак разрыл землю над бороздой. Семена проклюнулись, но у слабых росточков не хватило силы пробить верхнюю корку. Вскоре к нему присоединился Хусаин.

– Плохо, – не вставая с корточек, сказал Исхак. – Теперь в этой корке образовались невидимые глазу мельчайшие отверстия. Влага ежесекундно испаряется прямо в небо, пропадает зря… Пшеница не прорастёт, Хусаин…

– Может, борону пустить? – спросил подошедший Нурулла.

Исхак и Хусаин поднялись с колен.

– Борона все корни пообрывает, семена наружу вывернет… – покачал головой Хусаин.

– Да нет, он прав, – возразил Исхак. – Доску эту без бороны не пробить.

– Надо с уполномоченным всё же посоветоваться… – Хусаин почесал в затылке. – Раз уж он здесь… Для порядка.

– Зря, Хусаин, – Исхак махнул рукой. – Тазюкова я знаю, хорошего совета от него ждать трудно.

Пошли к Тазюкову. Уполномоченный сам выехал в поле, слез с тарантаса, нагнулся и поцарапал землю концами пальцев, потом отряхнул руку.

– Два-три дня подождать надо, – сказал он, усмехнувшись, и пожал плечами. Глаза у него были скучными и пустыми. – Вы знаете силу растительности: когда она тянется к свету, то ломает даже асфальт. А тут земля. Вот так, председатель, с тебя бишбармак из жирного петуха.

Хусаин и Тазюков уехали в правление, Исхак до вечера бродил по полям, со злобой, стесняющей дыхание, вспоминал сытое, равнодушное лицо Тазюкова, его манеру говорить, растягивая слова. Вечером пришёл к Хусаину.

– Пропадёт пшеница, если завтра корку не разобьём. Как людям в глаза будешь глядеть, Хусаин? Или вместо себя Тазюкова поставишь отвечать?

– Ты уверен, что надо боронить? – спросил Хусаин.

– Уверен – не уверен… – В Исхаке опять вспыхнула злоба. – Что-то же надо делать, хлеб спасать. Это Тазюков может дома чай потягивать, а я места себе не найду… Уверен!

– Ну давай боронить, – согласился Хусаин, но с лица его не сходила тревога.

Чем свет собрали всех лошадей, стали боронить. Женщины и подростки с граблями и мотыгами тоже ходили по полю, крошили корку. Часов в десять к полю подъехал Тазюков.

– Чем заняты? – спросил он Хусаина спокойно.

– Вот… – Хусаин виновато потоптался. – Боронить всё же решили. Жалко хлеб. Погибнет ведь…

Вечером в правлении состоялось экстренное заседание. Выступал Тазюков.

– Вот здесь сидит главный агроном МТС и сидит подчинённый ему молодой агроном-практикант. Пусть они скажут, можно ли по-научному поле, неделю назад засеянное пшеницей, бороновать?

Поднялся главный агроном:

– Конечно, пшеницу надо было как-то спасать. Но затаскивать на засеянное только что поле тяжёлые железные бороны – безусловно безграмотно. Думаю, что Батуллин отнёсся к делу легкомысленно, а председатель не сумел или не захотел этому противостоять.