Обошлось… Но о будущей своей работе в колхозе Исхак теперь думал со страхом и нежеланием.

Как-то, придя поздно вечером из библиотеки, Исхак прилёг на койку отдохнуть. В дверь постучали. Еле разлепив веки, смеженные усталостью, Исхак крикнул, чтобы входили. Дверь распахнулась – на пороге стояла девушка. Исхак не сразу узнал Лейлу. Она стала ещё красивее, пополнела, на ней было новое красивое платье и шляпка.

– Хорошо ты гостей встречаешь, – сказала Лейла, проходя в комнату. – Спишь?

Исхак молчал, разглядывая её – красивую, довольную собой, сытую всегда… Обиды последнего времени подступили комком к горлу. Чтобы сдержаться и не наговорить девушке грубых слов, – она-то, в общем, не виновата в своей судьбе, – Исхак снова закрыл глаза.

– Сплю, – сказал он.

Лейла не уходила, очевидно, не зная, как воспринять поведение Исхака – в шутку, всерьёз.

– Зря ты меня разыскала, Лейла, – произнёс тогда Исхак. – Не ровня мы с тобой, ничего общего между нами не может быть. Прощай.

Постояв ещё минуту, девушка круто повернулась на каблуках и ушла.

Диплом Исхак защитил с отличием, и декан помог ему устроиться на работу в Министерство сельского хозяйства. Исхак сам, всеми невероятными способами, уцепился за возможность остаться в городе. У него больно и стыдно сжималось сердце, когда он вспоминал собрание и слёзы женщин, их отчаянные несправедливые слова, обращённые к нему. Конечно, не ошибается только тот, кто не работает, но Исхаку не хотелось больше ошибаться…

Надо бы совсем выдернуть корень, перетащить в город и мать – пропади пропадом их убогое хозяйство! Но Махибэдэр всё упрямилась. И вот, словно рука судьбы помогла, – пожар! Теперь-то уж старухе не за что цепляться, нечем крыть его доводы. Не было бы, как говорится, счастья, да несчастье помогло.

С тем он и пошёл на почту давать телеграмму: приезжай, мол, старая, ко мне, отдохни, доживи свой век среди современных удобств. И в последнюю минуту заколебался почему-то, телеграфировал, что приедет сам… То ли хотелось ему попрощаться с Куктау, увидеть в последний раз родные места, то ли облегчить матери часы расставания с разорённым гнездом?… Сам он не мог разобраться в своей душе, всколыхнулось там всё, взбудоражилось… Потому и из дому ушёл, не сказав каких-то решающих слов матери: рассудок его знал, что надо сказать, а сердце не знало…

Так он брёл тихими проулками по родному селу, погружённый в невесёлые трудные мысли, и вдруг вздрогнул. Шёл в одно место, да ноги принесли его в другое!..

Неделя не прошла даром: расчищены пепелища, годные полуобгорелые брёвна сложены аккуратно, головешки тоже уложены в поленницу – пригодятся на дрова. На месте дома Хифасуллы белеют свежим деревом венцы возводимого сруба.

А вот и их пепелище. Здесь после огня всё осталось, как было. Торчит посреди головёшек полуразваленная печь, чернеет огромным зевом. Исхак подошёл поближе. Из-под печи выскочила кошка, замяукала, закрутилась возле ног. Исхак вздрогнул от неожиданности.

Постояв на месте сгоревшего дома, пошёл по тропке через огород к роднику, присел на замшелую крышку колодца.

Вот тут прошло его детство, юность – лучшая часть жизни… Вон на том столбе, когда ему было четыре года, отец измерив сыну рост, сделал зарубку. Годы стёрли ту зарубку, да и огонь не пощадил столба, стоит наполовину обгорелый. Вон грядки с огурцами… Пожухлые от огня плети редко растопырились по серой от пепла земле. Вон сарай Вильдана, где они сидели в первый день войны, обсуждая новости…

Здесь прошла лучшая, самая светлая часть его жизни… Конечно, в городе у него хорошая квартира, солидное место на работе, как говорится, ложка у него в меду, а нож в масле…