Работа с Гедрюсом, конечно же, не была медом. За что я ему бесконечно благодарна – он давал «добро» в построении рисунка, в трактовке роли только тогда, когда это его убеждало на сто процентов. Было много ссор, слез. Помню, делали «Блеск золотого руна» по мифам и легендам Древней Греции. Работа интереснейшая. До этюдной работы изучали мифы, просматривали альбомы, читали книги о мастерах, чьи произведении мы воплощали. Так было и с «Красным конем» (спектакль по мотивам произведений живописи ХХ века), и с «И дольше века длится день…» по Айтматову. Создание «Желтого звука» познакомило нас со Шнитке, а «Красного коня» – с вдовой Фалька. Сколько разговоров, споров, любви! В коммунальной квартире, где жила помреж театра Эльвира Алексеевна Столярова, мы делали реквизит к спектаклю «Времена года» по сказкам Андерсена. До сих пор удивляюсь терпению соседей по коммуналке. На кухне вечно готовилась еда на всю театральную ораву, там же «варились» и красились ткани, костюмы. В ванной кто-то постоянно стоял на табуретке, а наш актер и художник Володя Птицын ходил вокруг этой табуретки и «задувал» костюм прямо на теле «жертвы» (потом все это отмывалось ацетоном). Прямо в коридоре раскрашивался огромный веер для китайского царства, а в комнате Эльвиры, как пулемет, день и ночь строчила швейная машинка. Святые люди эти соседи. И так было на всех спектаклях, которые задумывал Гедрюс, а мы помогали воплощать. Накануне спектакля, на гастролях, на репетициях мы в складчину покупали немудреную еду и ели все вместе, часто сидя на полу. А какие люди были рядом! Я помню, как восхищался нашими спектаклями академик Александров, какие теплые слова говорила о театре Плисецкая. Сколько зрителей вместе с нами плакали, смеялись на спектаклях… Как точно понимал замысел режиссера художник Петя Сапегин; как подбирал музыку Дима Щербаков, как освещал сценическую площадку Андрюша Буданов. А костюмеры, которые не только шили, стирали костюмы, а еще за кулисами переодевали нас: Лена Карасева, Лена Покровская, Маня Большая, Маринка. Наши замечательные монтировщики. Почему так много о других? Потому что эти люди любили театр так же, как Гедрюс. Неодержимые, холодные и равнодушные люди не задерживались в театре.

Смешные капустники, гастроли – какая жизнь была. Так хочется обо всем, но это невозможно. Мне Гедрюс подарил потрясающее ощущение красоты и возможностей тела, понимание роли, честное отношение, до конца, к делу. Мерзли, не спали, иногда не ели, но работали на всю катушку и перед полным залом, и тремя пьяненькими зрителями на окраине нашего государства.

Мне Гедрюс подарил самое важное в жизни – СУДЬБУ.

На его спектаклях я могла выкладываться по полной программе как комическая и драматическая актриса. У меня был театр единомышленников, крепко спаянных одной идеей.

За актера Театра пластической драмы Володю Ананьева я вышла замуж и родила ему двух дочерей. И все это богатство мне подарил Гедрюс.

В последние годы, месяцы, дни, когда я напрашивалась к Гедрюсу в гости, он отнекивался, говорил: потом, потом. Потому что серьезно болел, не хотел выглядеть беспомощным. Как будто имеет значение, красив или нет родной, любимый человек. Одна из самых дорогих мне фотографий висит дома на стене: Одесса, триумфальное наше выступление, двор ТЮЗа, где мы работали тогда, Гедрюс – молодой, задумчивый – смотрит вполоборота на меня.

Я в порядке, Гедрюс!

Спасибо!

Я вас люблю!

P. S.

Всех, с кем работала, люблю и помню.

Ваша Таня Федосеева.

Сейчас мы уже можем рассуждать о нашем театре, оценивать его роль. А вначале даже не осознавали, что делаем что-то настоящее, большое, понимали лишь, что театр нам просто необходим. Мы шли на работу не «шедевры ваять», а наполняться, взаимно обмениваться и… получать от этого удовольствие. Такой вот эгоистический подход – каждый шел на интересное для него дело. Репетировали, сами делали костюмы, разгружали декорации, ставили свет, играли спектакль, размонтировали сцену, опять грузили декорации. Никто нас, актеров, не заставлял, все это было само собой разумеющееся. Такова была философия театра Гедрюса Мацкявичюса. Когда мне потом приходилось ставить спектакли в академических театрах, я удивлялся, наблюдая, как в гримерную вальяжно входит актер, а за ним костюмер несет его костюм, ботиночки, реквизит. Мы сами гримировались, сами «заряжали» себе костюмы. Конечно, у нас были костюмеры, но как бы они без нас справились, когда, например, в «Блеске золотого руна» Толе Бочарову надо было после сцены Гермеса за 10 секунд переодеться в боксерского рефери и выйти на сцену в брюках, рубашке, галстуке-бабочке.