– Профессор Лундгрен? – Я постучалась в приоткрытую дверь кабинета спустя пару дней после выхода статьи про Петравики.

– Миранда! – Она отложила книгу на край стола. – Как поживают Томасы?

Томасом я назвала свою первую лабораторную крысу, которая… отошла в мир иной несколько лет назад. Однокурсники прознали, что я дала ей имя, и это стало притчей во языцех. С тех пор всех моих крыс – а их сменилось несколько десятков – звали Томасами.

Я, конечно, не в восторге, что приходится ставить опыты на животных, обрекая их на плачевную участь. Если бы существовал способ этого избежать, я бы сразу им воспользовалась. Увы, другого выхода нет.

– У Томасов все хорошо, – улыбнулась я. – За шесть недель никаких признаков отторжения, даже у группы без поддерживающей терапии. Я к вам пришла по другому поводу. Хотела спросить об этом. – Я протянула профессору Лундгрен журнал со статьей о Питере Петравики. – Вы что-нибудь слышали про его лабораторию?

Научное сообщество – одна большая деревня. Все, кто работает в смежных областях, особенно над громкими исследованиями, прекрасно друг друга знают. И уж, конечно, в курсе, когда ученые покидают постоянные должности в университетах ради прибыльных стартапов, о которых еще полгода назад никто не слышал.

– Понимаю, почему ты расстроена, – вздохнула профессор Лундгрен. – Даже я разозлилась, узнав, кто заправляет проектом. Так что да, я в курсе. – Немного помолчав, она продолжила: – Мне тоже предлагали работу. Я уже всерьез обсуждала с мужем новую должность, когда выяснила, кто за этим стоит. И тогда я послала их куда подальше.

Я и раньше чуть что бросалась в слезы, а после случая на складе стала еще чувствительнее.

Профессор Лундгрен достала из ящика пару салфеток. Слезы студенток – не такое уж редкое явление.

– Спасибо, – пробормотала я. – Не за салфетки, а…

– Я поступила так не из-за тебя.

– Понимаю, но все равно спасибо.

Она улыбнулась, и я задала главный вопрос:

– Вы знаете, что они задумали?

– Нет. Они не вдаются в детали, пока не подпишешь контракт. Но ты ведь читала интервью? Есть соображения?

– Конечно. Вот что странно: зачем им понадобилось столько компьютеров? И специалисты по искусственному интеллекту? Судя по интересу к оптоэлектронике, биоинженерии и нейробиологии… Они сделали открытие, да?

– Определенно. Какое – пока не знаю.

– Нет, знаете! – не выдержала я. – Они разрабатывают высокоскоростной нейрокомпьютерный интерфейс! Пока я тут копаюсь с Томасами, пытаясь простимулировать два нервных узла одновременно, они переносят в компьютер бессмертный человеческий разум! Ну или вроде того. И вы могли принять в этом участие! Здесь мы отстаем от них лет на десять. Может, вам стоило согласиться?

Профессор Лундгрен сложила руки, словно в молитве, и приблизила к губам. Хорошо знакомый жест, повторявшийся всякий раз, когда мы попадали в затруднение: барахлил спектрометр или у кого-то из Томасов случался припадок…

– Миранда, я в науке не первый день. Я видела, как свершаются большие открытия, и знаю, что порой будущее наступает именно так – стремительно, ломая старые догмы. Но подобный прогресс не обходится без жертв, и я отнюдь не о крысах. Разумные ученые такого избегают. Соглашусь: скорее всего, компания Петравики работает с человеческим разумом. Не знаю, что именно они делают, но, судя по активному набору сотрудников, скоро начнутся испытания на людях. И сдается мне, в Пуэрто-Рико они сидят потому, что хотят обойти нормы охраны труда и безопасности. Этих мужчин – увы, чаще всего это именно мужчины – не заботят риски, ведь они воображают себя героями. Знакомая история. Тщеславие, и больше ничего.