Все разошлись, готовясь к движению, а я обратился к капитану: – Свиридов, надо из города выходить, а я тут ничего не знаю. Ты всё-таки тут крутишься уже давно и должен знать куда идти.

Свиридов озадаченно покрутил головой по сторонам и после нескольких секунд раздумий, заявил: – На Жабинку надо идти…

– Что такое Жабинка?

– Деревня. Километров 15-20 отсюда. Там запасной командный пункт 28го стрелкового корпуса, туда все и будут выходить.

– Ну…, тогда тебе и флаг в руки. Выводи.

Мы к этому времени были почти на окраине города и могли и без помощи капитана сами выйти. Отъехали от домов через поле на километр и остановились за небольшим холмом, прикрывшись им от дымящегося и горящего в нескольких местах города.

Я вылез из кабины и приглашающе кивнул Свиридову, глядевшему с кузова. Тот слез и вопросительно уставился на меня, машинально расправляя складки гимнастёрки под портупеей.

– Чего смотришь? – Снова кивнул ему, – садись в кабину и веди в свою Жабинку. Я ведь не знаю в какой она стороне…

– Ааа…, хорошо, – и неожиданно заявил, протяжно матюкнувшись, – блядььь…, как фуражки не хватает. Как-будто голый…

Капитан полез в кабину, а я не утерпевшись, уколол его в спину: – Не фуражки тебе не хватает, а синего цвета околыша. Чтоб издалека было всем видно, что идёт НКВД, карающий меч партии.

Свиридов замер в напряжённой позе на подножке, потом медленно повернулся. С сожалением глядя на меня: – Угорцев, вот ты чего нарываешься? Чего ты хочешь доказать? Понятно, что я тоже не подарок и наделал полно ошибок. Тем более, что в долгу у тебя. У меня сегодня утром все мои подчинённые погибли в бою с немцами и я, сам, ты же видел, в плен попал… Спасибо тебе, что освободил меня, а не спрятался. Уж извини, но я сейчас на эмоциях. И тебя прошу – не переходи границы. Ты и так много наговорил лишнего и у меня куча вопросов к тебе есть. Вот не надо, чтобы задавал тебе их, в спокойной обстановке, но в условиях обиды и недоброжелательства к тебе.

Действительно – Чего я дёргаюсь против него? С досадой чмыкнул уголком губ и вынужден признать свою правоту: – Ладно, мы оба на нервах. Я был неправ. Извини.

Свиридов кивнул головой, принимая извинения, и стал устраиваться в кабине, а я полез в кузов. Правда, уже через пятьсот метров, мы вынуждены были шустро спрыгивать на землю и разбегаться в разные стороны от атакующего самолёта. Но…, то ли у немецкого лётчика было в обрез боеприпасов, может быть топлива. И он дал всего одну длинную очередь, пропахавшую землю чуть ли не в притирку с машиной и полетел дальше на запад. А мы быстро погрузились и через пару минут нырнули под спасительные кроны Тельмановского леса. Покрутившись по лесным дорогам, через пару лесных километров, вывернули к населённому пункту Тельма, южной окраиной выходящей к Минскому тракту. Шоссе было забито машинами и военной техникой, военными повозками, разрозненными группами и колоннами военнослужащих, выходивших из накрытого чёрно-серым дымом Бреста. Они двигались в назначенные им по Тревоге запасные районы и районы сбора. Среди них, несмотря на то что с начала боевых действий прошло всего три часа, виднелись и многочисленные гражданские, нагруженные котомками с вещами, сумками, чемоданами, уныло бредущие в восточном направлении. Над всей видимой частью шоссе помимо висевшего густого облака пыли, слышался сильный рёв двигателей, команды и крики. Мы только остановились недалеко от дороги, решая стоит ли туда соваться, как ответ пришёл сам. С нарастающим рёвом, низко над дорогой, промчалась пара немецких истребителей поливая землю из пулемётов и авиационных пушек. Стремительно промчалась, легко взмыла вверх, разворачиваясь на 180 градусов и уже с высоты вновь пошла в атаку на дорогу, откуда в разные стороны в страхе разбегались люди. Машины, яростно гудя, переваливаясь с боку на бок переезжали неглубокие кюветы, иной раз давя не успевшие увернуться человеческие фигурки. На дороге уже горела пара машин и по пустому дорожному полотну, сквозь огонь, дым, брошенные чемоданы, узлы и пыль, безумно мчалась пара коней, запряженных в громоздкую повозку. Крупный телом ездовой, туго натянув вожжи и откинувшись всем телом назад, пытался остановить этот бешенный галоп и, может быть, ему это бы удалось. Но очередь с самолёта перечеркнула коней и с диким ржаньем, они упали на землю. А резко наехав на бьющиеся в агонии конские тела, повозка стремительно взлетела на оглоблях, переворачиваясь вперёд и как катапульта запустила возничего в воздух. Отпустив вожжи, нелепо болтая в воздухе ногами и руками, человек пролетел над дорогой метров пятнадцать и всем телом грянул на разбитый колёсами пыльный и острый щебень. Для него уже всё закончилось – и жизнь и война.