Барьер надо снять.

Кажется, после того как я насытил свое «рабочее» любопытство, в эту игру вступило уже мое «личное».

«Ну да ладно. Последний ход и моя лучшая актерская игра».

– Ты и представить не можешь, как опасно запирать живую душу. Мы, ночные жители, с самого рождения ощущаем смерть. В Кампусе ночнорожденные общаются с живыми не как с едой, а как с равными. Если живой эфилеан имеет дружественный настрой к нам – мы можем чувствовать его тепло. И это самое прекрасное чувство, какое может быть. Под закрытым барьером все, что я могу ощутить, – смерть, как от жнецов. Но это не то, что я ощущал там, в кафе. – Я сделал шаг, мы оказались вплотную друг к другу. – Живой не может долго сидеть взаперти. Я был бы рад, если бы смог еще раз ощутить то тепло, но для этого придется снять барьер. Поверь, это для твоего же блага.

Эфилеану под барьером чужды инстинкты и природный страх присутствия ночнорожденных. Не будь такой искусной защиты, Элен бы уже давно пустилась от меня в бега.

Предвкушение стало щекотать нервы.

«Если эфилеан огня поступит так, как я сказал, это станет началом большой игры. И могу поспорить на партию ведьминской контрабанды, что это будет чертовски интересно».

Через минуту я услышал громкий выдох, пару мгновений тишины, а затем дикарка подняла голову, и яркие глаза эфилеана огня снова засияли.

Живые, безумные, пламенные глаза.

– С возвращением.

День быстротечно подходил к концу, но у меня оставалось много невыполненных дел. И к ним добавилось еще возможное преступление, совершенное в пределах белого города.

Наступила глубокая осенняя ночь. Эфилеаны возвращались с поздних смен, кто-то шел уставший после тренировок, слышался смех с корта. Фонтан на главной площади уже отключили. Шагая сквозь эту красоту, я позволил себе немного свободы от информаторских обязанностей, и в мыслях вновь принялся твердить о плане, который стал забывать, теряясь в ярких мгновениях жизни белого города.

«Асентрит. Я должен искать его. Должен найти камень ярости раньше отца».

Но все мои раздумья были предательски поглощены эфилеаном пламени.

«Эта игра становится все интереснее и интереснее. Жнец и хранилище мертвых уже в курсе о потомке огня в городе? Кажется, пришла пора встретиться с Сейджо».

В Кампусе последнее время стало оживленно, в отличие от хранилищ жнецов.

Сейджо закончил последние дела в нижнем мире. Проходя мимо стеклянных затемненных колб для душ временного пребывания, он успел рассмотреть в них свое отражение – осунувшееся лицо, черные волосы, уложенные набок, едва касавшиеся ушей, и единственный видящий черный глаз. Второй всегда был прикрыт повязкой после инцидента на работе при извлечении не самой спокойной души. Повязка была как у пиратов из человеческих фильмов. Никто так и не понял, почему Сейджо выбрал именно ее вместо обычного куска ткани, ведь какое дело бесчувственной эфилеанской оболочке до внешнего вида повязки?

Но даже несмотря на то что глаз остался всего один, под ним нельзя было не заметить огромный темно-коричневый мешок измотанности.

Оказавшись на поверхности возле штаба, Сейджо заприметил шепчущихся смотрителей у главного входа. Как только одноглазая эфилеанская смерть переступила порог, двое дежурных смолкли. Вид у них был встревоженный, и Сейджо задумался: «Они испугались меня сильнее обычного? Точно… Я снова забыл прикрыть мантией лицо».

Форма жнецов в Кампусе представляла собой черную мантию в пол, где не предусмотрен высокий воротник, чтобы скрыть лицо. Соратники Сейджо в клане испытывали проблемы с формой из-за отсутствия такой важной детали в одеянии. Дошло до того, что особо «умные» индивиды пришивали к своим мантиям воротники вручную. Но находились и те, кто привык ходить на поверхности, не скрывая лица и пугая всех, кому попадался на глаза.