Данная мысль любопытна своего рода диалектическим подходом к осмыслению двоякой сущности права. Право, с одной стороны, влияет на историческое развитие, на эволюцию в социальной области в качестве преодоления чувственной природы человека. С другой стороны, право пытается реализовать высшую этическую целеустремленность. В первом случае право выступает как принуждение, в последнем – устанавливает в бытии этически более совершенные условия для моральной жизни. Именно отсюда мы можем сделать вывод: в этом направлении отстаивается морально-правовое соответствие.

Понятие принуждения также интерпретируется данными авторами с позиции моральной значимости. Принуждение есть «отражение» (реверберация) категорического императива, естественное проявление духовного принципа, который ставит философии задачу точно выразить право. Между правовой обязанностью и моральной максимой не имеется никакого чистого разделения, ибо они обе происходят из формального принципа категорического императива разума. «Общий этический долг есть подлинная связь, которая соединяет теорию добродетели и права: он возвращает возможную идею принуждения в право, так как право происходит из морального закона как общего закона свободы, который направляется в качестве категорического императива к свободной воли, разделенный на моральный и правовой императивы»[54].

Мыслители, чьи взгляды рассматриваются в настоящей главе, продолжают традицию, положенную в итальянском кантоведении еще в начале века. Так, в 1925 г. в свет вышла «Кантовская антология» Л. Мартанетто, в которой приводится вывод: «Право, рассматриваемое в его идеальном совершенстве, т. е. в его совершенной природе, как средство моральной жизни, есть установление возможно лучших внешних условий для реализации внутренней моральной жизни: следовательно, царство внешней свободы учитывает царство внутренней свободы»[55]. Итак, представляется интересной оценка права в его отношении с моральными постулатами, ведь, исходя из сказанного, можно, вывести принцип согласования внешних условий с внутренними потребностями, т. е. принцип возможной внешней максимальной свободы, учитывающий возможность внутренней свободы.

Интересно в данном контексте своеобразное положение известного аспекта кантовской философии об автономности и гетерономности в морали и праве, представленное в рассуждениях Г. Лумиа, автора работы «Кантовская теория права и государства». Он не соглашается с жестким разделением: «мораль-автономна», «право-гетерономно». Следовательно, моральные действия подчиняются автономному моральному (категорическому) императиву, а правовые действия следуют гипотетическому императиву. По убеждению Лумиа, исходя на кантовского мышления, можно и нужно вывести следующее: как известно. Кант доказывал, что право гражданина в государстве допускает право не повиноваться закону, в котором гражданину не допускается иметь права быть созаконодателем. Человек должен выступать созаконодателем в праве и самозаконодателем в морали.

Следовательно, принцип автономии должен господствовать с одинаковой силой в обеих сферах разума. И право и мораль имеют свое основание в ноуменальной природе человека. Праву доверена защита человеческой личности в ее феноменальных проявлениях. Цель права заключается в сохранении освобожденной моральной свободы от всякого воздействия чужих произволов, согласовываться с такой свободой и принимать ее этические ценности. Закон свободы, по Лумиа, есть предпосылка морали и одновременно основание для прав. Отсюда человек имеет право быть принятым как цель и не быть используемым в качестве простого средства чужих воль (вторая формулировка категорического императива). Право, которое опирается на этическое требование уважения личности, далеко от противоречия с моралью, отмечает Лумиа. Говоря же о принуждении, Лумиа делает акцент на субъективную сторону элемента права, называя его «самопринуждением», поскольку оно направлено «против животной, вредной природы человека и согласуется с рациональной природой». Поэтому даже наказание преступления не способно нарушить принцип свободы личности, заключает Г. Лумиа