– Куда, сука?!. – зловеще выдохнул он. В наступившей на мгновенье, как показалось Вадиму, абсолютной тишине, заглушившей даже несмолкаемый и ровный, как шум в ушах, шелест ветвей над головой, прозвучал звонкий металлический щелчок и в руке Макса бледно сверкнула узкая полоска стали.

– Все, кранты!.. – почему-то пронеслось в голове Вадима, хотя это было еще далеко не все, напротив, все еще только начиналось. Но какая-то странная апатия и усталость вдруг навалились на него, разом обездвижив.

Да и все равно, он был слишком далеко, а то, что начиналось, происходило слишком быстро, почти мгновенно. Оба – Вадим видел это каким-то обострившимся зрением, зачем-то подаренным ему на это растянувшееся мгновенье взамен способности двигать собственным телом, – оба, и Макс, и этот мужик одновременно оказались возле машины. Послышались звуки борьбы: удары, яростный хрип, металлический звук хлопнувшей дверцы, чей-то – Вадим не разобрал, чей – отчаянный мат… Слышно было, как взвизгнула девица, опять мясистый звук удара и вдруг, сквозь хриплое дыханье не очень громкий крик. Кричал этот, из машины:

– Назад, сука!.. Назад, я сказал! Убью!

И сразу вслед за этим прозвучал звук, который невозможно спутать ни с каким другим – звук выстрела. Потом еще один.

И наступила тишина.

На все том же равнодушно-сером фоне неба застыл теперь один силуэт. И этот силуэт принадлежал не Максу. Это Вадим хорошо понимал, хотя лица не видел. Пистолета у Макса не было. И силуэт этот, постояв несколько секунд и, видимо, поозиравшись по сторонам, двинулся в сторону слабо светящегося пятна в траве: к тому месту, куда упал фонарик, оброненный Максом.

Луч света метнулся по сторонам, мельком зацепив и Вадима, застывшего в оцепенении и скрытого ветками кустарника.

– Эй, ты, второй! Выходи! Сам выходи, я тебя все равно вижу. А то застрелю.

– Врет. – Понял Вадим. – Нет уж…

Тот еще пошарил фонариком по кустам и, светя себе под ноги, направился к машине. Там уже стояла его девица. До Вадима донеслись их тихие голоса. О чем-то они переговаривались, присев на корточки и разглядывая в свете фонарика то, что лежало рядом. То, что они разглядывали и было, видимо, Максом.

О чем они говорили Вадим не слышал. Похоже мужик эту девку о чем-то просил, а она не соглашалась. В голосе ее все явственнее слышались истерические нотки. Потом он вскочила, крикнула что-то неразборчивое и бросилась в темноту, прочь от машины. Мужик, крикнув: – Постой! Да постой же!.. – бросился за ней.

Конечно, он догнал ее. Догнал и привел назад. Хлопнули дверцы, взревел мотор, вспыхнули фары. Они уехали, мигнув Вадиму на прощанье задними стоп-сигналами. Вадим перевел дух и повалился на землю.

Макс был мертв. Мертв безнадежно и окончательно. С такой, разнесенной вдребезги головой уже можно не беспокоить реанимацию. То, что Вадим сделал дальше, он сделал подчиняясь не рассудку, робко спрятавшемуся куда-то еще там, в кустах, а выработавшемуся за два, сейчас уже почти забытых, афганских года рефлексу: раненых и убитых не бросать!

И невдомек этому рефлексу было, что нет тут поблизости медсанбата, что никто не будет укладывать в ящик и упаковывать в оцинкованное железо это свисающее с плеча Вадима тело. Не отправят его на родину. Да и есть ли эта самая родина у Макса. Была когда-то, наверное…

Куда тащил Вадим это, оказавшееся слишком легким для своего роста, тело, он и сам не знал, подгоняемый инстинктом, заставляющим зверя уходить из опасного места. Только споткнувшись в темноте о корень и чуть не грохнувшись наземь вместе со своей ношей, Вадим остановился, привалившись к теплому, шершавому стволу какого-то дерева. Он осмотрелся, пытаясь сориентироваться. Вдали послышалось натужное завывание проезжающего грузовика. Вадим посмотрел в ту сторону, откуда донесся этот звук. Значит, там шоссе. Пустое сейчас. Только тягачи, впряженные в длинные фуры, катят по нему, максимально выжимая всю мощь своих нехилых моторов, пользуясь ночным затишьем. Сейчас их время.