Он ненавидел его. Ненавидел отчётливо и ясно. Каким оно представлялось мальчику? Злым. Очень злым. Говорили, что там очень синее небо и чистый воздух, который вкусен, как прохладный сок мандарина в жаркий день. Ещё говорили, что вода там не имеет другого берега. Как это? Разве возможно такое? С детства он привык к воде – ведь их дом, подобно другим соседским домам, стоял на высоких сваях, и под него, при желании, могла заплыть небольшая лодка… Дом стоял прямо на берегу грязного и протухшего городского канала, и соседский берег был столь близок, что до него, если постараться, можно было легко добраться вплавь. Правда, он никогда не пробовал это сделать, но почему-то был безоговорочно уверен, что у него наверняка получится. И человек в морской форме определённо верил ему, улыбаясь с фотографии ободряющей и ровной улыбкой.

Как можно без соседнего берега? Что тогда там, дальше? Ведь там, наверное, тоже живут какие-то люди? Как же они живут? Как добираются до другого берега? Всё это было очень загадочно. Ещё побережье представлялось ему тем местом, где все мужчины и женщины ходят по берегу в красивых, ярких одеждах и зачем-то делают то, чего на самом деле делать не очень хотят. Во всяком случае, женские улыбки ему представлялись неизменно натянутыми, искусственными и плохими. Это было такое странное место, где молодые, красивые женщины делали что-то против своей воли и за это им платили деньги. Ещё в его видениях присутствовали люди в белой форме – как у моряка на фотографии, и эти смелые и честные мужчины хотели помочь женщинам, утешить их, но сделать это было очень трудно, постоянно что-то мешало, и все попытки благородных мужчин терпели неизменный крах. А ведь это были волевые, сильные мужчины в отглаженной форме, кожа их была не такой, как у дяди – сморщенной и коричневой, и не такой, как у мамы – цвета свежезаваренного красного чая, она была такого цвета, как у него самого – отчётливо белой от природы, хотя и схваченной сейчас крепким загаром. Его тянуло к этим сильным мужчинам – ему казалось, что они должны помочь ему одолеть сумасшедшего дядю и сделать так, чтобы маме не нужно было ездить ни на какое проклятое побережье. Почему-то он был изначально уверен, что может рассчитывать на их поддержку.

Мужчины уезжали, а женщины оставались. Среди них он очень отчётливо видел маму. Она тоже ходила по песчаному берегу, и волны, игриво скользя по жёлтым мокрым песчинкам, старались намочить её красивые выходные туфли. Лицо мамы было грустным. Кто-то незнакомый, с неразборчивым тусклым лицом уверенно подходил к ней и властно уводил её за собой. Скоро она возвращалась, и под глазами её можно было разглядеть припухшие коричневые полукружья. Дешёвенькую сумочку из лакированного чёрного материала она теснее прижимала к себе – мальчик знал, что так ведут себя люди, которые боятся, что у них украдут деньги. Он догадывался, что в сумочке у мамы появились деньги, и продолжал смотреть. К маме опять подходил кто-то, и снова она ненадолго исчезала из виду…

Послышался всплеск воды и скрип заржавевшего лодочного кольца – дядя вернулся с торговли на обед. Мальчик инстинктивно спрятал голову поглубже в плечи, предчувствуя недоброе – сумасшедший старик являлся обедать лишь в тех случаях, когда день складывался крайне неудачно и фруктовая торговля шла из рук вон плохо В такие дни никто упрямо не хотел покупать ни кислые помело, размерами много превышающие грейпфруты и столь же сочные; ни рамбутаны с ярко-красной запущенной щетиной и вкусом нежного винограда. И что уж совсем непонятно, невостребованными оставались аппетитные горы зелёных кокосовых орехов, которыми здесь было принято утолять жажду. В такие дни в дядю решительно заселялся взбунтовавшийся дьявол, подчинял дядю собственной страшной воле, заставлял его бесноваться и прыгать, срывая злобу буквально на всём, что попадалось ему на глаза.