У «местных» все-таки есть свой кодекс – его называют «по понятиям». Это может показаться странным, но в соответствии с этими правилами необходимо, чтобы мы как-то приняли их логику. Надо только согласиться – и, может, всё обойдется? Но сделать это мешает бесформенная куча тряпок и плоти у стенки гостиничного номера, забрызганной чем-то красным, – тушка «ондатры», ждущая очередного «раунда переговоров». Любое «может», «ну да», полусогласие, неуверенный шаг… и ты окажешься рядом.

«Альтернатива» так и не сложилась, точнее, нас не смогли засунуть в чужой сценарий. Теперь нам предлагают все-таки заключить сделку, заручившись поддержкой местных «специалистов». На этот раз уже с «правильным продавцом». Выбор небольшой, точнее, его почти нет, потому что из города ведут только два пути – или через порт на Енисее, или через аэропорт. В оба направления еще надо проехать несколько десятков километров по дороге, которую периодически перекрывают из-за пурги. К тому же без паспорта там делать нечего, а документы у нас забрали сразу после того, как объявили должниками. В незнакомом заполярном городе на жутком морозе другие пути побега в голову не приходят, и остается только согласиться на этот новый вариант.

Я прихожу на встречу, чтобы заключить обещанную сделку, и называю имя Правши в качестве рекомендации. Со мной не спорят, только просят зайти через пару часов. Прихожу попозже. На этот раз меня встречают два новых персонажа в костюмах и показывают удостоверения сотрудников госбезопасности. Мелькает иллюзия, что это шанс на спасение. Хорошо, что только мелькает, потому что надежда на возврат в привычную реальность оказывается еще одной гранью Зазеркалья. Меня снова начинают укладывать в чужую логическую конструкцию, которую еще пару дней назад я бы счел невероятной. На вполне литературном русском языке, сдобренном казенными терминами, они рисуют мне свою версию происходящего. Оказывается, что мы посягнули на территорию, где уже питается другой хищник. Он ревниво охраняет своих подопечных, которых мы пытаемся принудить к заключению договора, угрожая и действуя от имени криминального авторитета. По сути, для моих собеседников я сам – сообщник или член преступной банды, для которого самый легкий выход – «пойти на сотрудничество», и взамен меня просто не съедят. Может быть, не съедят. В ответ снова приходится выдавать скупые и однозначные фразы, сознавая, что из них могут сложить мой собственный приговор. И так до тех пор, пока меня отпускают под обещание «хорошо подумать и сделать правильный выбор».

Остается вернуться в гостиницу и рассказать Правше и его компании об этом новом повороте. Из эмоциональной реакции сложно понять, чего они теперь хотят, еще сложнее – что они будут дальше с нами делать. Последуют еще несколько встреч с обеими сторонами, еще несколько бесконечных часов я буду говорить короткие, рубленые предложения, в которых едва сам узнаю такой простой и знакомый язык. Надо на ощупь, почти вслепую, угадывать, как действует их логика, по которой они выстраивают сценарий твоего ближайшего будущего, и что теперь могут означать мои и чужие слова. Забавно, что в обоих случаях приходится повторять одни и те же слова, избегая по возможности сложных построений. Выцеживать их под нажимом, стараясь не дать обоим хищникам повода для грубой атаки и надеясь, что рано или поздно они потеряют интерес.

Похоже, что нужные слова мы все-таки нашли, и это приключение закончилось почти без последствий. Полгода спустя был еще один разговор с Правшой. Он рассказал мне, как несовершеннолетний, подающий надежды боксер следовал каким-то своим неписаным правилам и первый раз случайно убил человека голыми руками. Как провел в заключении 18 лет из своих 36 – не в последнюю очередь потому, что продолжал неукоснительно следовать своим законам.