Не переодевались только Илья Антонович и Люсинда. Они с самого начала были одеты по форме. У товарища майора на куртке, на плечах, по большой звёздочке, указывающей на звание. У Люсинды звёзд не было. Ни у кого не было. Только ещё у Саши – он сел в «газель» на водительское место: «Разрешите, товарищ майор, старт взять?» – две маленькие звёздочки: друг над другом. Егор наморщил лоб – задумался над возможным званием: «Прапорщик получается, что ли?»

– Разрешаю! – махнул рукой в сторону Саши Илья Антонович, сам сел на место рядом с водительским. Скомандовал ребятам: – Садитесь, пристёгивайтесь. – Пояснил: – Дорога меньше трёх тысяч километров, но всё равно долгая. И ещё: придётся сделать крюк. Сначала заедем в Волгоград. Потом – на запад, как и говорил. Остановки будут короткими. Очень короткими. Уложиться нужно будет в сорок пять часов. За рулём Александр Александрович и я. Посменно. Остальные: смотрим в окна или спим. Про сотовую связь, про мобильные телефоны, – майор внимательно посмотрел на Егора, – я предупреждал: забыть. Сдать мне и забыть. Мобильные телефоны только один раз в день и – плюс – на крайний случай. Мама в курсе. Всё. Теперь всё как в армии. Я – старший. Александр Александрович – мой заместитель. Вы – бойцы поискового отряда. Ясно?

– Так точно! – не ответили, а просто-таки рявкнули братья, Володя и Люсинда.

Егор с ответом задержался, и на него внимательно посмотрели все, даже Саша развернулся на водительском кресле:

– Не по-онял…

Егор, сам не понимая почему, округлил глаза и ответил – как до этого ребята, но не громко, а так – более спокойно:

– Так точно.

– Поехали! – скомандовал Илья Антонович, забирая последний телефон – Вовкин.

Саша тут же повернул ключ – «газель» взревела двигателем и, послушная рукам и ногам водителя, ответила на включение скорости, на нажатие педалей, на движение руля…

Егор глубоко вздохнул, глянув в окно на непрезентабельное здание «Перми-второй», подумав, что сейчас снова увидит арт-объект под народным названием «табуретка» – сложенную из брёвен огромную букву «П», и загрустил. Он впервые уезжал куда-то далеко без родителей. Без мамы. Без отца.

Отец погиб год назад.

Бабушка слепая была. Ну, то есть не совсем. В смысле – не сразу. До войны замуж вышла – всё видела. Двоих сыновей родила: дядю Пашу и отца моего. А потом – война. Деда ещё в мае на сборы призвали, и в июне – в эшелон, на фронт. Тётя Катя уже без деда, в смысле без отца, родилась, в сентябре. А дед без вести пропал. В сорок первом ещё. А бумага на него, что без вести, только в сорок четвёртом пришла. А бабушка, отец говорил, ещё в сорок первом сказала, что погиб. Тётя Катя только родилась, а картошку копать надо – в огороде, пока вечер не дождливый, возились, бабушка вдруг как упадёт! Соседка к ней – помогала копать – кинулась: «Что?» А бабушка: «Убили!» Видишь, как сердце чувствует? Тётя Катя в сорок третьем на спину – маленькая была – упала плохо, кости треснули, гнить начали. Бабушке и в колхозе работать, и сыновей поднимать, и тётя Катя ещё – то в больницу, то в санаторий… Слава Богу, в санаторий отправляли, без денег всё лечили, не так, как сейчас. Ну, бабушка надорвалась. Я, когда родился, она уже почти не видела. А когда в школу пошёл, она уже совсем ослепла. Но по дому всё делала. Тётя Катя как-то удачно так замуж вышла, родила даже, но бабушка не с ней жить осталась, и не с дядей Пашей, со старшим сыном, а с нами. У нас, у отца с матерью, тоже трое было: я и сестрёнки младшие. Вот бабушка за нами и присматривала. Смешно: слепая – и присматривала. А она и готовила как-то: суп варила, второе там. Стряпать только не получалось. А отец вспоминал, какие у неё пирожки раньше выходили – морковные, с черёмухой. Рыбные ещё делала, с капустой – было. Как-то, я в классе уже в четвёртом учился, пришёл домой, бабушка и говорит: «Помру, – говорит, – скоро. Хочу, – говорит, – чтобы на могилку к Пете моему крестик мой отвезли. С меня». Петя – это мой дед, бабушкин муж, на войне погибший. «Лёшенька, – говорит, – не верит мне, что я знаю, где отец его, отказывает мне». А Лёшенька – это мой отец. Ну, я удивился, конечно, спрашиваю: «Как ты знаешь, где?» Бабушка мне: «А вот у тебя в учебнике карта, верно, есть, так ты её принеси. Я покажу». – «Как покажешь, ты же не видишь?!» – «А я пальцем ткну». Ну, ладно. У меня карта была большая – мира – Западное и Северное полушария, принёс, не учебник. «Тычь!» – говорю. Бабушка руку над картой занесла – подумала немного и – раз! В Москву: «Вот, – говорит, – город большой. А неподалёку поменьше есть, нет его тут. Там Петя…» Я вечером ей, при родителях, карту снова подсунул: «Где дедушка лежит?» А сам Африку подставляю, дурак. Бабушка мне: «Нет, внучек, ты спусти пониже – тут чужая земля, наша, она повыше». И снова – раз – в Москву пальцем: «Вот тут рядышком». Мама книгу принесла – «Малый атлас мира». Бабушка и тут, что бы ей ни подставляли, своё требовала. Подсунешь ей Австралию, а она: «Нет, далеко больно!» Ну, нашли ей страницу. Она опять – пальцем: «Вот, – говорит, – город этот. А тут дорога, вот тут рядом могила большая, братская – в ней Петя». А город – Волоколамск. Отец на работе отпуск взял – на заводе работал, бригадир у него, сам ветеран, к начальнику цеха ходил, доказывал, что надо отцу. Отпустили. Уехал отец. С крестиком. С нательным. С бабушкиным. Время пришло, и мама дома что-то была, среди дня: бабушка – раз! За сердце: «Нашёл!» – говорит. Потом повинилась: «Не дождусь я Лёшеньки. Пусть простит. В последний путь всё одно проводит». На другой день умерла. Отец вернулся из-под Волоколамска – бабушку нашу, маму свою, сам на кладбище отвёз. Ну, мы, конечно, тоже все там были: и дядя Паша, и жена его, и тётя Катя с мужем, и внуки… Я знаю: мой дед героем погиб, в бою. Всех нас защищая.