– Тебе не удастся меня спровоцировать.

– Ты бы лучше спросила, как я себя чувствую.

– Зачем? Амбре говорит само за себя.

– Ну выпил немножко на ночь, вместо снотворного…

– Немножко? – фыркнула Уна, закатив глаза.

– В колючках ты мне нравишься гораздо больше, чем в слезах. Никогда не знал, что делать с плачущей женщиной. Хотя… помнишь, ты однажды пришла с работы расстроенная? Ох, как же славно я тогда тебя утешил.

– Говори, зачем пришел, и постарайся не затягивать.

– Я выбрал профессию.

– И кем ты решил стать?

– Художником.

– Это не смешно! – Уна вскочила. – Это, если хочешь знать, просто подло.

– Ты просила быть кратким, поэтому я изложил только самую суть дела. Хочешь подробности?

Уна смотрела на Отто так, как смотрят на ребенка, произнесшего первое слово – но отнюдь не то, которое рассчитывали услышать любящие родители.

– Ты же не умеешь рисовать! – воскликнула она. – Ты даже оттенки цветов с трудом различаешь.

– Слушай, я вчера был в Литинституте. Так вот, мою должность теперь занимает человек, который раньше работал налоговым инспектором и ничего, кроме квартальных отчетов, не писал. Однако это не мешает ему регулярно издаваться и получать гонорары. Конечно, не исключено, что в бытность свою инспектором он на досуге пописывал в стол и теперь просто легализовал свое увлечение, но…

– Ладно, хватит. – Уна вздохнула. – Тебе пора.

– Я еще не закончил. Собственно, я только начал.

– Думаешь, я не знаю, зачем ты пришел? Повидал меня – и хватит. Мне действительно нужно отдохнуть перед дежурством. Впредь, пожалуйста, не приходи без приглашения.

– Сядь и выслушай меня, черт возьми! – рявкнул Отто.

Уна изумленно взглянула на него и машинально опустилась обратно на диван.

– В общем, я тут придумал одну схему, – продолжил Отто прежним спокойным тоном. – Никакого риска, если обставить всё грамотно.

Внезапно Отто кое-что вспомнил и, понизив голос, уточнил:

– Нас ведь не подслушивают?

– Могут, – одними губами ответила Уна.

– Пойдем на улицу. Прогуляемся немного, заодно и поговорим.

– Еще чего!

– Я устал с тобой препираться. Или ты идешь со мной, или я ухожу – и на этот раз с концами, без шуток. Так ты идешь или нет?

По аллеям примыкающего к дому сквера гуляли мамаши с колясками и пенсионерки с собачками. В дальнем его конце была установлена эстрада, где летними вечерами играл духовой оркестр. Перед эстрадой стояли скамейки, усыпанные облетевшими листьями.

Уна опустилась на скамейку, сложив руки на коленях. Отто осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, сел рядом – так близко, что их бедра соприкоснулись. Он ощутил знакомое волнение, подавил его усилием воли и попытался сосредоточиться на предстоящем разговоре.

– К чему такая таинственность? – спросила Уна.

– Я не шутил, когда сказал, что решил стать художником. Буду выставляться в галереях, участвовать в вернисажах и всякое такое. Но картины будешь писать ты.

– Я?

– Твои старые работы использовать нельзя: профессионалы могут узнать руку. Но изменив стиль…

– Не собираюсь выслушивать этот бред.

Уна попыталась встать, но Отто удержал ее и заговорил со всей убедительностью, на какую был способен:

– Я всё продумал. Поступлю на курсы, получу диплом, потом якобы совершенствую свои навыки и явлюсь в Союз художников с твоими холстами. Меня зачислят в штат, хотя бы на полставки. Ну, а дальше пошло-поехало: выставки-продажи, гонорары…Твои работы можно продавать за хорошие деньги. Особенно если придумать соответствующую легенду: бывший писатель, стукнутый по голове автомобилем, благодаря Правилам становится талантливым художником. Отличный агитационный ход, даже Куцу не к чему будет придраться.