Да, Куллеон знал, что встретит здесь Грутсланга.

Но совершенно не знал, что тот умеет говорить.

– Убери свой меч, римлянин, – раздался голос прямо в голове у Куллеона – древний, что шелест папирусов в покинутых ныне храмах. – Ты пришел разыскивать союзников.

– Не указывай, что мне делать, тварь, – прозвучало ровно, спокойно, как и всегда: срывался Куллеон редко, кричал не чтобы выплеснуть эмоции – чтобы быть услышанным в железном стоне битвы, пронзительней которого только одно – крик роженицы. – Ты не Сенат и не народ Рима!

На миг показалось, что Грутсланг засмеялся, – шипение переросло будто бы в звуки флейты, стало мелодичным.

– Подумай сам, римлянин. – Грутсланг опустил морду так низко, что раздвоенный язык чуть ли не касался лица Куллеона. Тот крепче схватился за меч. – Подумай сам, какой союз несет больше пользы: ты человек войны, не торговли. Ты знаешь, какие проблемы есть у твоего Сената и твоего народа – и какие могут возникнуть.

Склизкое тело Грутсланга вновь изогнулось.

– Я пришел не для переговоров, – осклабился Куллеон.

– Он забрал ее у меня, – будто потеряв нить разговора, вдруг прошипел Грутсланг. – И прихватил с собой Камень. Всегда тащат диковинки в свое гнездо, гордые и наглые… Ты ведь понимаешь, о чем я. Чувствуешь.

– Понятия не имею. – Он уже приготовился взмахнуть мечом, но следующее слово остановило его, словно ударив по не защищенной шлемом голове.

– Карфаген.

Грутсланг прошипел это с особой ненавистью.

– Что ты сказала, тварь?

– Карфффаген, – смакуя, растягивая «ф», прошипел Грутсланг вновь.

– Откуда тебе знать?! Ты…

– Видел, – перебил Грутсланг, извиваясь среди драгоценных камней. – Видел и вижу – жемчужина, город, ласкаемый богами, новый город городов, центр будущего мира!

Куллеон готов был ринуться на тварь – плевать, что проиграл бы. Готов был разорвать это слизкое тело собственными руками и разорвал бы не раздумывая, если бы, как зарвавшийся и захмелевший юнец, верил, что все всерьез. Нет, знал – его испытывают.

– Не это ли враг, о котором ты всегда думал? Я вижу туман твоих мыслей… Так зачем лишать себя союзников? Народ Медных Барабанов не знает настоящей войны. Мелкие, беспомощные, забытые людишки – как жалкие насекомые, лишенные крыльев, жала и яда. Они постигли единственное – суть богов… она рассказала… но не важно. Убивать меня? Зачем, когда мы можем помочь друг другу?

Много после Куллеон спрашивал себя: и как еще он мог ответить? Промолчать, схватиться за меч, уйти, пока тварь продолжит размышлять вслух? Ответ находился сам собой – он, Куллеон, мыслил так же. Понимал, что перед ним – существо огромной силы, древнее, одной крови с богами; понимал, что торговый союз с народом Медных Барабанов обратится грязью – утечет сквозь пальцы, испачкав ладони; понимал, что Карфаген – главная проблема. И нужно делать что-нибудь уже сейчас, пока не стало слишком поздно. Два льва разной породы – бежевый густошерстый Рим и черный твердошерстый Карфаген – не могут гулять единой тропой: один рано или поздно пожрет другого. Вопрос – кто раньше.

– И как же я могу быть полезен тебе, богу? – Куллеон убрал меч в ножны.

– Не произноси этого здесь, – зашипел Грутсланг. Глаза сверкнули хищным гранатом. – И не зови меня богом. Слишком мерзкое слово, слишком… запятнанное кровью бессчетных ошибок. Таких, как я.

Раздвоенный язык вновь оказался слишком близко к лицу Куллеона.

– Отправляйся в Карфаген. Найди девушку из народа Медных Барабанов и проследи за купцом. Скоро он станет бесполезен, а от пешек, как учат боги, нужно избавляться – только не тогда, когда партия в самом разгаре. Поэтому следи. А потом… когда мраморные храмы холма отразят мое уродливое тело, когда боги ужаснутся забытому творению, тогда мы сделаем так, что Карфаген будет разрушен.