– Тебя и не возьмут здесь на работу, всё забито, нет приёма. Не жди понедельника, не теряй времени. Езжай дальше, ночью поезд идёт, ты успеешь, там ещё нужны люди.

Он ушёл, а я всё мучилась со своими вопросами – почему не берут людей, когда нужно расширять строительство? Почему такие низкие годовые планы, когда к концу 80-го года нужно сдать первую очередь посёлка? План ведь легче выполнять, чем перевыполнять.

Конечно, в жизни всегда есть место подвигу. Но разве не бывает, что необходимость подвига вызывается тем, что в другом месте какие-то другие люди попросту работают не в полную силу, не мыслят стратегически, не учитывают все стороны проблемы.

Я вспоминаю рассказ Тамары Захаровой, как добирался отряд по зимнику, который с наступлением весны фактически существовал только на бумаге. А ведь можно было как-то ускорить формирование отряда, не держать состав в тупиках, ведь календарь – дело бесспорное, здесь каждый день имел значение, И в результате – трудности которых можно было избежать, не рисковать людьми и техникой.

Иду к секретарю партийной организации Донского.

Валентин Григорьевич болен, и мне неловко за свой приход.

Но он не отпускает меня, я снова слышу о кирпиче и о фондах, о машинах и планах.

И о приезде руководителей треста – когда выступаешь перед рабочими, надо отвечать за свои слова. Мне уже рассказывали об этом, была обещана помощь, но ничего не изменилось, ничего!

Валентин Григорьевич говорит о прекрасных людях, работающих здесь о первого дня, с первого десанта. о Викторе Николаевиче Парфентьеве, о Гранкине и о Кураковском, многих других. Люде хотят работать, и надо дать им возможность работать в полную силу.

– Вы напишите» напишите подробно, – говорил он, а я кивала и думала – какая вера у наших людей в печать, в её правдивое действенное слово, и как важно это доверие не обмануть.

Теперь к Курелюку, начальнику Донского.

Было воскресенье, и неторопливость сквозила в движениях людей.

– Юрий Борисович, мне неловко отрывать вас от такого славного занятия – отдыхать. Но, во-первых, у меня сломался магнитофон, и мне сказали, что только вы мoжere помочь.

– Сейчас, ceйчаc мы посмотрим, в чём тут дело.

Пока он отвинчивал крышку, я ему сразу выложила и во-вторых, и в третьих. Я еду на Даван, за мной заедут ночью, я договорилась. Он очень удивился, но не протестовал.

В третьих, у меня к нему несколько серьезных вопросов, которые я не могу выяснить ни у кого другого. У меня уже, конечно, есть представление о здешних делах, но чтобы оно было полным, мне необходимо….

Он копался в моём магнитофоне и молчал. Потом сказал:

– Ну, вот вернётесь с Давана, утром перед самолетом приходите в контору.

– А мы успеем?

– Понимаете, я не думаю, чтобы нам было о чём долго беседовать.

Что-то было в его тоне такое…

– Почему?

– Потому, что недавно к нам приезжал спецкор одной уважаемой газеты. Мы попросили его нам помочь. Всё рассказали, все свои беды выложили. Печать – дело серьёзное. А он говорит – извините, товарищи, не мoгy я выступать с такими вопросами, должность мне не позволяет. Вот если бы я был руководителем отдела, тогда другое дело.

Я посмотрела на него внимательно – может, он шутит?

Но лицо у него было грустное и решительное. Казалось, он говорил, как Михаил накануне – мы работаем. Что бы там ни было, мы работаем и дали два плана в 1978 году. И дальше будем работать, будут нам помогать или нет, будут о нас писать в газетах или нет – мы будем работать!

– Вы же производственник. Этот ваш спецкор никогда и не будет начальником отдела, понимаете? Нужно делать больше, чем тебе положено, проявлять какую-то инициативу, не бояться – так же, как и на производстве,