– Нет. Меня это как-то не притягивало…

– А вот попробуй! И сразу, тут же, смени имидж и место работы! Ты ж вроде что-то писал… Да не, не программы, а заметки там какие-то… Ну, вот и валяй – мальчиком на побегушках в какой-нибудь заштатный копеечный журнал для нищих. Купишь себе китайские кроссовки за три копейки, джинсики на распродаже, фуфайку едкого цвета в сэконд-хэнде… И непременно, непременно чёрное пальто. Длинное! Станешь загадочным, как Джеймс Бонд… Ездить, значит, будешь обязательно на трамвае – где ранним утром станешь похмеляться «Чёрным парусом» из горла… А вечерами, вернувшись в редакцию и пропустив стопку-другую чая, ты будешь трахать в сортире толстомясую Любку из бухгалтерии… Ну… Как картина?

– Гадостно, – морщусь я.

– Да ну, брось ты. Вроде, так… очень живенько… Ну, давай ещё пару штришков для полноты… Ты щаз где живешь? С мамой?! В жопу родителей, ты уже взрослый мальчик! Сними себе комнату в классической коммуналке в центре – так, чтобы потолок высотой за три метра и непременно с подтеками, а лучше даже с плесенью; чтобы из соседей – бабушка, ходящая под себя, пропитая в ноль тётка-алкашка и ее сожитель, избивающий ее каждую ночь часа в три, а также малолетняя ширяющаяся дура в неполные двадцать годков; да, чтобы ещё обязательно горячей воды там не было, и в сортир с ведром ходить, чтоб за собой смывать… Ты вначале будешь кривить нос от вони, а потом привыкнешь, затем дашь пару раз в морду сожителю и подружишься с девочкой, которую после, как-то даже неожиданно для самого себя, трахнешь. И вы вдвоем будете холодными мерзкими февральскими утрами дрожать под тонким, насквозь влажным, стеганым одеялом. Она – от ломки, а ты – от въевшегося в кости ледяного озноба бессилия. Ты и сам не заметишь, как влюбишься в нее и будешь ждать ночами у входа в парадную, а она за новую дозу будет где-нибудь на частной квартире в спальном районе давать в жопу дилеру. И ты ничего с этим не сможешь поделать… Ты будешь беситься, запирать ее, устраивать сцены, а потом вы будете мириться, заниматься безудержным сексом по пять раз подряд, лежа голыми на столетнем дубовом паркете, по которому ходило бесчисленное множество ног, носящих тела тех, у кого когда-то тоже были свои желания, мечты, мысли, а теперь они все преспокойно спят в могилах… И девочка, вроде как, будет тебе благодарна – ты будешь постить ваши фотки в инстаграм и рисовать углем ее длинные пальцы… Не умеешь рисовать? Да ты вообще хоть что-нибудь умеешь, одноклеточное?.. Имбециииил… Ладно, хрен с тобой, не будешь рисовать. Будешь таскать ее на своих плечах по центральному проспекту, и вы оба будете отражаться блеклыми тенями в мрачных лужах. А над вашими головами будет висеть неподвижное и безразличное ко всему земному, грязное, заблеванное, истоптанное небо. И мысли ваши будут наполняться протяжным воем голодного, затравленного и бесконечно одинокого волка…

Лика замолкает. Я тоже не в силах вымолвить хоть слово. Так мы и стоим посреди алычи, клубники, черешни и персиков – фруктов всех красок и мастей, посреди самого торжества жизни, объятые непонятой и необъяснимой хандрой…

Наконец, я прихожу в себя от этой жуткой дремы наяву:

– А что будет дальше?

– А?.. – Лика вздрагивает, услышав мой голос. Словно мы не на рынке, и нас вовсе не окружает толпа снующих туда-сюда людей. Она удивленно смотрит кругом, будто за секунду до этого сидела в пустыне совсем одна, а теперь вдруг очутилась посреди незнакомого ей места, и внезапный чужой мужской голос, выдернувший ее оттуда, является голосом самой преисподней.