Трясет и трясет, трясет и трясет…

Просыпаюсь, и не сразу же понимаю, где я, и кто я. Среди плотной кроны деревьев, зацепившись за одну из веток, висит назойливое солнце; где-то рядом жужжит газонокосилкой майский жук; а я, неведомо как закрепленный между небом и землей, качаюсь из стороны в сторону, напоминая собой странное подобие маятника, да ещё при этом кто-то трясет меня за плечо… Тру глаза – рядом стоит Лика. Я никак не могу взять в толк, откуда она тут взялась со своей кошачьей улыбкой, и где волки серые да медведи бурые, и причем тут, собственно, я…

– Вставай, пора на рынок идти, – говорит она.

Я плетусь вслед за Ликой по раскаленной добела пустыне вымерших улиц. В это время тут, действительно, как в морге – тишина и полнейшее спокойствие. Все нормальные люди попрятались в дома под кондиционеры и сейчас едят окрошку или пьют морс со льдом… А Лика… Блин, она же ненормальная – для нее это самое излюбленное время похода на рынок – мол, никого в это время туда и плетью не загонишь. И тут уж с ней не поспоришь – хрена лысого я бы тоже туда сейчас пошёл!

Как я ни стараюсь смягчить посылы внутри меня, громко трезвонящие в колокола и собирающие вече моей нервной системы под лозунгом «А давайте пошлем всё на!», у меня ничегошеньки не выходит. В конце концов, то, что я сейчас куда-то иду, всячески противоречит основе моего жизненного принципа, которым с недавнего времени стала практика «недеяния» У-Вэй!.. Но даже если и не вдаваться в глубинные подробности, мне, блин, попросту тяжело переносить эту адову жару и находиться под палящими лучами родного, но беспощадного светила столь продолжительное время.

Главное, что Лике это всё глубоко сиренево – она напялила свою панамку на уши и чешет себе, как слон сквозь джунгли. А на мой стремительно лысеющий череп без жалости валятся пучки фотонов и прочий ультрафиолет. И ведь она знает, как мне нехорошо. Наверняка же знает! Не может она этого не знать! И все равно идет, не оглядываясь.

«Впрочем, стоп, – говорю я себе. – Как бы мне не пожалеть о подобных мыслях… Пройдут годы, и я, скорее всего, с радостью и упоением буду вспоминать и это лето, и это беспощадное солнце. Есть немалая вероятность, к тому же, что я стану молиться о хотя бы частичном его повторении, искренне удивляясь своей ярко выраженной недальновидности и неумению получать сиюминутное удовольствие от настоящего момента, оценивая всю его прелесть лишь много позже».

Словно прочтя мои мысли, Лика оборачивается и, увидев, что я подотстал, останавливается и дожидается меня. Должно быть, всё, что я до этого думал, отчеканено на моей роже с такой прозрачностью, что, как только я подхожу, она тут же обещает первым делом купить мне пива. Спасибо тебе, о женщина! Ты великолепна!

Когда мы проходим по улице, названной в честь какого-то великого деятеля, о котором я никогда ничего не слышал, я замечаю нищенку, прячущуюся в тени. Закутавшись в свое тряпье, она сидит с закрытыми глазами, прижимая младенца к груди. В ее позе нет ни смирения, ни мольбы, а лишь тупое безразличие к происходящему… Я обращаю на нее внимание не только потому, что она в данный момент является единственным представителем человечества на этой безлюдной улице, но и совершенно по другой причине: за время моего пребывания здесь, помимо всего прочего, я обнаружил, что Лика обычно крайне внимательно относится к людям, просящим подаяния. Никогда она не проходит мимо них равнодушной – она либо дает им денег, причем, зачастую не ограничиваясь мелочью, либо всем своим видом выражая презрение, вперяется в них горящим взором. И в подобный момент она вполне может начать читать им лекцию или даже не постесняется прибегнуть к помощи сотрудников правопорядка. И все эти действия она производит с такой невероятной долей уверенности, словно заранее знает, у кого в жизни произошла реальная трагедия, а кто просто-напросто клянчит или строит на этом бизнес. Когда я попробовал уточнить у нее – как так происходит, она лишь пожала плечами – «не знаю». Поэтому внутри себя я сделал вывод, что у нее нюх на такие вот ситуации, и перестал придавать этому значение. Но сейчас огонек интереса отчего-то разгорается во мне с новой силой, видимо, тому способствует жуткое дневное пекло… Мне хочется посмотреть, как поступит Лика теперь, – когда кроме нас троих на улице никого больше нет – потому что грешным делом у меня появилась мысль о том, что она не стесняется играть на публику…