Посреди гор различного, большей частью вышедшего из употребления хлама, я наткнулся на самую настоящую сеть. Сложно даже представить себе степень моего восторга (конечно, если вы – не маленький мальчик, изнывающим от безделья). Сеть означала рыбалку, приключения и свежий дух перемен в моей неописуемо скучной и однообразной дачной жизни. С криками: «Мама, мама! смотри, что я нашел!», – я, основательно извалявшись в пыли, и пару раз нехило навернувшись, все-таки вытянул сеть из-под обильно наваленного на нее барахла.

И, ёлы-палы, на этот раз совершенно невозможно оценить глубину моего разочарования – так как мама, оценив находку, заверила меня в том, что это вовсе не сеть!

– Почему? – воскликнул я, услыхав столь горестную весть. – Ей тоже можно ловить рыбу…

– Нет, нельзя, – спокойно объяснила мне мать. – Видишь, какие у нее здоровенные дырки? Вся рыба через них пройдет. Ни одна не задержится.

– Ну… А самая крупная? Самая большая ведь застрянет? – мой голос выражал мучительную надежду.

– Да, самая большая застрянет, – подтвердила мама. И ее ответ тут же разжег в моем воображении удивительные картины сказочного клева. – Но киты у нас не водятся…

– А, может… – я был настойчивым и, как мне тогда казалось, неглупым мальчиком. И ужасно хотелось все-таки придумать те обстоятельства, при которых можно было бы использовать сеть по назначению. Кроме того, у себя в голове я уже видел лица местных пацанов, вытянувшихся в гримасах удивления при виде меня, шагающего с гигантским уловом.

– Не может! – поправила меня мать. – Потому что это и не сеть вовсе, а гамак! – и тогда взор мой, еще мгновение назад пылавший огнем восторга и разбрасывающий снопы искр неподдельного вожделения, вмиг потух.

– Гамак… – эхом убитой надежды отозвался я. Естественно, гамак не представлял ни малейшей ценности – им нельзя было похвастаться перед друзьями, он никак не годился для торжественного марша победителя по всей деревне. Это было лишь скучным и неудобным первобытным приспособлением для сна.

Уверен, в тот момент на моем лице можно было прочесть всю мировую скорбь, слитую воедино, но мама, видимо, не придала этому значения, а, может быть, она была куда хитрее, нежели я тогда мог себе представить… Но, так или иначе, она невозмутимым тоном произнесла:

– Если хочешь, я могу помочь тебе его повесить. Давай?

Она потрепала меня по плечу и с улыбкой посмотрела прямо в глаза, а я стоял, насупившись букой, и мечтал о том, чтобы она провалилась пропадом вместе со своим гамаком, своей дачей и этим долбанным летом, проходящим впустую: пока я умирал от скуки, мои одноклассники в городе ходили в кино, лопали мороженое от пуза, развлекались на игровых автоматах и, вообще, влипали в разные приключения и различного рода передряги…

Но через неделю, совершенно разбитый ничегонеделанием, я сам пришел к маме с просьбой о помощи. Конечно, она не отказала мне, и даже выдвинула несколько очень хороших идей, касающихся наиболее удобного обустройства моего лежбища. И работа была выполнена на славу – гамак был подвешен по всем правилам и отвечал международным стандартам комфорта, согласуясь с практикой символического построения пространства. Он располагался в тени двух больших вязов, натянутый как тетива – ровно, но податливо. А одеяла и бессчетное множество подушек, наброшенных для мягкости, даровали невероятно удивительное чувство уюта.

Именно там я приобрел привычку читать. На том гамаке я нашел свое убежище от жестокости и несправедливости жизни, от равнодушия и одиночества. Я открывал для себя новые миры, знакомился с отличающимися друг от друга представителями различных эпох и культур, познавал настоящую любовь, боль, счастье и предательство. Книги стали для меня проводниками – настоящим светочем самой сути бытия! Брэдбери, Дюма, Сабатини, Беляев и с десяток других, до того момента вовсе незнакомых мне людей, за пару месяцев лета сумели сделать то, чего учителя не могли бы достичь и годами, – они открыли для меня дверь в настоящую жизнь! И по сей день я с удовольствием уделяю литературе свое свободное время.