Её слёзы вдруг куда-то деваются. Она смотрит на меня в упор, качая головой и словно бы трезвея и находя спасение в справедливом порицании.

– Нет, – повторяет она, не сводя с меня глаз. – Нет. Нет. Нет. Не бандитом…

– Я понял, понял, – говорю. – Просто неудачная шутка…

– Нет, Сергей. Нет. Нет. Нет…

Тогда я осознал: существуют люди, которым просто лучше никогда друг с другом не разговаривать. Я поднял стакан, мы все выпили и закусили вареньем. Леночка продолжала смотреть на меня и повторять:

– Нет. Нет. Нет…

Засветился экран её смартфона.

– Вот, – сказала она. – Он пишет мне в вайбер. Калмык мой пишет. А я за него замуж не пойду. Не пойду!..

Леночка сидела на кухонном стуле враскоряку, поставив одну ногу на сиденье. Её кимоно распахнулось, обнажив чёрные кружевные трусики.

– Но я отвечу ему, – сказала Леночка, выбираясь из-за стола. – Только… мне надо прилечь…

Она, шатаясь, ушла к себе в комнату и, конечно, уже не вернулась.

И была весна.

Сколько уже про русскую душу сказано, а всё равно кое-что про неё непонятно. А именно: способна ли она когда-нибудь стать душой общемировой или так и останется экзотикой инкарнации, какую выбирают лишь самые отчаянные искатели приключений?

Эта история о русском писателе Никите Харлидэвидсонове.

Считаете, фамилия у него не очень-то русская? Это только на первый взгляд. Дело в том, что Никита живёт в век, когда культура всех стран на грани слияния в культуру мировую. Индийцы одеваются как американцы. Американцы танцуют под африканские ритмы. Африканцы иммигрируют в Европу. Европейцы же с упоением читают книги про загадочную русскую душу.

Будучи обладателем таковой, Никита Харлидэвидсонов проснулся на заре у себя дома с опустошительным похмельем и мыслью: «Что, если сны реальны, а явь суррогатна?» Правда, через минуту он уже забыл об этом. Потому что не записал. Сны быстро забываются, если их сразу не записать или не рассказать кому-нибудь.

Никита взглянул на свой наручный смартфон. 7:30 утра. 9 мая 2117 года. Начало XXII века. Сами знаете, каково это – жить в начале века. Это тебе не середина века, когда полдела сделано и можно позволить себе небольшую передышку. Это не конец века, когда можно немного расслабиться, полистать новостную ленту и подумать о выходных. Начало века – это алое зарево столетия, понедельник безумия, забег наперегонки со звуком выстрела стартового пистолета.

Памятуя об этом, Никита увидел в рукофоне пару новых писем, десяток сообщений да россыпь лайков в мировой соцсети SFERA. Он встал с постели и сто раз отжался на кулаках. Затем посидел на квантовом толчке, просматривая сообщения. Накануне вечером какая-то девица вытатуировала имя и фамилию Никиты Харлидэвидсонова у себя на груди и выложила фото в сеть. Теперь друзья и незнакомцы по нескольку раз в час сообщали об этом Никите.

Харлидэвидсонов почистил зубы лазером, принял ионовый душ и в одном полотенце отправился на кухню, чтобы сварить кофе. Тут ему позвонил андеграундный композитор и певец Фёдор Джекдэниэлс. Никита включил громкую связь.

– Всё пропало, чувак! – сказал Джекдэниэлс.

– О чём ты? – отозвался Никита, полня зёрнами старинную ручную кофемолку.

– Они прикрыли её.

– Что?..

– Нашей «Сладкой Боли» больше нет!

Харлидэвидсонов замер и на пару секунд закрыл глаза, затем открыл их и стал вращать ручку кофемолки со словами:

– Проклятье! Как? Мы ведь подписывали петиции.

– Да, но власти их проигнорировали.

– Но мы ведь подписывали петиции об игнорировании петиций.

– Я знаю, чувак. Я знаю…

– Собирай всех, – сказал Никита. – Буду через полчаса.