- Ты бы сам поостерёгся, Эллис, - тихо проговорил Никла. – Эта девочка, - кивнул он на меня, - тут не задержится. А нам с тобой ещё жить с Астором.

- Так зачем притащил её сюда? – вдруг зло спросил Эллис. – Подразнить зверя решил? Девчонку бы пожалел.

- Эй, Элл, ты идёшь? – позвал друга уже прилично отошедший от нас спутник разговорчивого парня.

- Иду, - обернувшись, крикнул он, повернулся обратно и произнёс угрюмо: - Не губи девчонку, выведи на чистые улицы. Там всяко лучше.

- Сам знаю, не учи учёного, - огрызнулся Никла, но голову опустил. – Чего встала? Живо в дом, - прикрикнул он на меня, когда Эллис отошёл от нас. – И откуда ты только взялась такая беспомощная? Возись теперь с тобой. Это ж надо, даже поборники Астора не позарились, пожалели. Какой же нужно быть, чтобы и они не забрали!

Я и сама не понимала, что только что произошло. Почему меня вдруг пожалели? Явно же не милые мальчики, так, погулять вышедшие. Особенно не шёл из головы пристальный взгляд Эллиса, такой тревожный, озабоченный и… Было что-то ещё в этом взгляде, как и во всём парне. На вид он был примерно моим ровесником, плечистый, уверенный в себе, симпатичный в меру и… какой-то странный. Чувствовалось в нём что-то необычное, не вписывался он в весь этот бандитско-криминальный антураж.

- Поторопись, - дёрнул меня за руку Никла. – Отсидеться нужно.

И мы вошли в дом. Старые, наполовину истлевшие ступени натужно заскрипели, того и гляди проломятся, дверь открылась с просто-таки душераздирающим скрипом, будто от боли застонала.

Внутри было темно, сыро и неприятно пахло: затхлостью, грязью, плесенью и чем-то ещё, неуловимо отторгающим, настораживающим, плохим.

- Проходи, не стой в дверях, - подтолкнул меня Никла. – Звиняй, прислуги нет. Сама уж как-нибудь.

Он захлопнул дверь, задвинул большой деревянный засов, обошёл меня, толкнув плечом, зашуршал чем-то. И тут же вспыхнул тусклый, желтоватый свет. Это Никла зажёг лампу, старинную, чадящую, покрытую толстым слоем сажи. Из-за сажи закопчённая лампа едва ли освещала больше пары метров вокруг, но мне и этого хватило, чтобы разглядеть обшарпанные, некогда покрытые тканью, которая теперь свисала лохмотьями, стены, пол с облупившимся, местами вздыбленным паркетом и лестницу с чудом сохранившимися, искусно вырезанными из чёрного дерева перилами. Но эта лестница вела в никуда, она доходила до потолка и обрывалась, дом-то был одноэтажным.

Так странно, будто это и не маленькая одноэтажная лачуга, а кусок большого, когда-то блистающего дорогой отделкой, а теперь основательно запущенного и обветшавшего дома.

Пока я осматривалась в полумраке, Никла скинул потрёпанную куртку, бросил её прямо на пол в тёмный угол и, подхватив лампу, махнул мне рукой:

- На кухню пошли. Изысков не жди, но накормлю, чем есть.

«Чем есть» оказалось слегка зачерствевшим хлебом, сыром с плесенью, отнюдь не благородной, и парочкой каких-то то ли фруктов, то ли овощей, заметно повядших и скукожившихся. Никла быстро порезал хлеб ржавым, сомнительного вида ножом, аккуратно, чтобы не срезать лишнего, убрал плесень с сыра, почистил зелёные сморщенные плоды. Соорудил из всего этого бутерброд и протянул мне, кивнув на заметно покосившийся стул, что стоял у покрытого настолько засаленной и грязной скатертью стола, что я её и разглядела-то не сразу. Но продукты мой неожиданный защитник резал на бумаге, чистой. Поэтому бутерброд я взяла, проверила стул на предмет устойчивости и осторожно присела на краешек.

- Спасибо, - выдохнула, примеряясь к угощению.

Да, это не было изысканным блюдом, но и я не в том положении, чтобы нос воротить. Живот уже сводило от голода, а впереди была неизвестность. Кто знает, когда ещё поесть удастся. Да и не такое есть доводилось.