– Тогда давай посидим, хотя на крылечке… не сидят!

– А мне, знаешь ли, до бодуна.

– А ты стала дерзкая. То есть гораздо хуже, чем была!

Никита достал из кармана зажигалку и пачку сигарет.

– Вот на тебе. Я что-то не смог. Затянулся трошки, и как замутит меня…

– Вот и хорошо. Плохая привычка – курить.

На дальний сад, видный с крылечка, упало закатное солнце. Нижняя часть его тонула в подшёрстке сиреневых кустов материнки, а сверху лежало красное золото солнца. И слева, примыкая к огороду, так-же красно светились стволы сосен, а от них тепло и цвет отражались медвяными полутонами, и этот угол леса и сада был похож на круглый рай. Никита боялся коснуться Ники, сидел, похрустывая пальцами и глядя в даль, молчал. Наконец Ника толкнула его локтем.

– Идём… раз пришёл… если сможешь, поработай у меня.

Никита передёрнулся, как ото сна.

– Я подумал… а у наших там сейчас тоже так? Гляди, как рудо стало…

– Вот же… какой ты стал наблюдатель красоты. А слова-то какие!

– Слова вспоминаются, как деды говорили. Я всё это часто вспоминал. Ну что там мне осталось… В Африке тоже закаты красивые, но не такие. Там песка много, и за один этот серо-жёлтый цвет каждый день одно и то же надо доплачивать, я считаю.

Ника вздохнула и отвела глаза. Теперь она была совсем не той, что раньше, возможно, совсем-совсем не той. Теперь встреча эта показалась ей обыкновенной судьбой. Без примеси чуда.

– Скажем так, это очень тёплая страна, где очень много змей. И мы специально разводили кошек, чтобы они на них охотились. Часто утром ногу суешь в ботинок, а там сидит такая… червячок пустыни… И если б не коты, мы бы заколебались в медпункт бегать. А, между прочим, там ядовитые тоже есть. Вагнеров, вообще, они любили больше нас, наверное, у них палатки какие – то особенные. Я так и не понял.

Ника выбрасывала из дома жестяные банки, мусор, бычки, из печки доставала невероятные вещи, её явно использовали под мусорку, когда поняли, что она не работает. Оба обогревателя тоже вынесли. Мебель была безбожно проломлена, особенно не повезло кроватям. У них просто не осталось ножек. Матрасы так и лежали на полу, в деревянных рамах, то в одной, что в другой комнате. То, что утащили всю технику, с этим ещё можно было смириться. Но на что им понадобились постельное белье и детская одежда…

Ника тут хранила Олежкины ползунки и пелёнки, надеясь, что когда-то вот так приедет и покажет ему, какой он был. Но теперь Олежка нескоро вернётся на родину. Если и вернётся, то его сразу загребут, он ведь студент мединститута. Пусть лучше сидит за границей пока, потому что Ника чувствовала, что в ближайшее время начнется ещё более серьёзная мобилизация и её масштабов не знает никто.

– Короче, не люблю я змей, – фыркнул Никита и с полным ящиком полиэтиленовых пакетов, наполненных мусором, вышел во двор. Ника выбежала за ним дыхнуть свежего воздуха.

– Никто же не признаётся… Я спросила… кто вам вообще разрешил хату вскрывать? А они мне: слухи прошли, что ты её продаёшь. Ну и кое-кто рад стараться. Что за слухи, откуда… И честно, я хотела поехать купить матрасик и жить тут, но… что-то мне не даёт. Может, флешбеки…

– А что ты вспоминаешь? Меня, поди? – нагло спросил Никита, уперевшись бархатным взглядом в переносицу Нике.

– А ты наглый. Стукнутый, притом, – сказала Ника.

– Ну да, шибануло, было дело, – усмехнулся Никита. – Собрали, зашили… А минно-взрывные все такие странненькие в основном, если не «лепесток». И «лепесток» кажется фигнёй.

– Вот ты хоть жизнь оценил. А эти вот… – Ника махнула рукой в сторону забора, – привыкли, халявщики… не нажрутся. Всё утащили, гляди, даже от лавки железо оторвали! Я просто в шоке. Катеринке я во двор пришла, а там моя лавочка! Говорит: ой, мы свадьбу справляли и забыли тебе её отнести, а теперь я к ней привыкла! Ну, забери! И что… я не жадная, но со свадьбы три года и два размножения прошло! Я лавку под мышку и унесла!