Никуда ничего не делось!

И она столько ждала, что сама их сегодняшняя встреча превратилась в миф, далёкий как смерть. И как смерть случившийся, как обычно, невпопад. Ника сидела над тарелочкой свекольника, топча ложкой нарезанный лук, и ей казалось, что этих двадцати лет не было с ней. Что она сейчас встанет и побежит к бабуле помогать с огородом, поливать её прожорливую капусту.

Но огорода больше не было, и дом был пуст и вычищен от воспоминаний.

– А вам что-то полагается сверх ордена? – спросил Заяц, выводя Нику из кисельно пьяных мыслей. – Ну, там, выплата какая-то?

– Да я, вообще, не жалуюсь. Денег у меня нормально. Я же работаю. Давно и на высокооплачиваемой работе.

– А вы кто по званию?

– Мне на пенсию в следующем году уже. До полкана не дослужил вот…

– Ну и прекрасно, а такой молодой, – вздохнула Зайчиха, уютно улыбнувшись.

Ника внезапно встала и вышла из-за стола. Ей стало плохо, бросило в жар так, что воздуха не хватило.

Заяц выскочил за ней.

– Я, наверное, уже пойду.

– Ну, Вероника, а как же пирог?

– Извините, мне что-то плохо, давление, наверное, вон тучи какие. Я пойду полежу.

– А… сегодня МЧС прислал напоминалку. Да… Ураган будет, похолодание небольшое. Сами дойдете?

– Тут идти нечего.

– Ника, я вас завтра навещу часов в двенадцать.

– Приходите, я вам покажу, что мне Бабенко дала. Дневник отца, военнослужащего.

– Ага, спасибо, что пришли!

– И вам спасибо, извините… извинитесь за меня перед супругой.

– Всенепременно!

Ника побрела по тропинке и, не оглядываясь, поняла, что кто-то её провожает, сверлит ей спину взглядом.

Увы, сил повернуться она не нашла, только остановилась, тяжело дыша от волнения, и, постояв в сумеречной прохладе, краем глазом увидела на дороге, возле Зайцева дома, Никиту в светлой рубашке.

– Надо валить – сказала себе Ника.

Дойдя до дома, она принялась искать снотворное, чтобы уснуть. Банка молока, оставленная на столе, была уже холодной. Ника выпила таблетку и уснула, даже забыв запереть дверь. Слова Зайца про ураган так и крутились в голове, почище этого самого урагана. Но только ветер поднялся и стих, как подбитый на взлёте хищник, перекувыркнулся, зашумел деревьями и пал на землю в гуще ломаных сучков.

Проснулась Ника утром от запаха еды. Это ей показалось странным и далёким, из детства, воспоминанием, когда бабушка собирала её в школу и жарила «яишню».

Ника вскочила на кровати.

На плитке шипела сковородка, которую держал в руке Никита. Голый по пояс, в обрезанных джинсах.

Он был темный от загара. По спине вниз, от лопатки до крестца, шёл розовый, свежий шрам, недавно заживший, а правую кисть, держащую сковородку за ручку, облегала то ли чёрная перчатка, то ли она была вся из блестящего, тёмного, нечеловеческого материала.

– Как ты… как ты сюда попал? – спросила Ника, прикрываясь простынёй.

– Молча. Дверь была незаперта. Ты на транках, что ли, сидишь? Релашкой закинулась?

– У меня депрессия, – пробормотала Ника, вспоминая, что не заперлась.

– А у меня к тебе несколько вопросов.

Ника похолодела.

– Яйца перевернуть? Или с глазами оставить?

– Перевернуть.

– А я так и думал. Я помню.

Ника натянула простыню до самых глаз.

– Можешь уйти?

– Могу, сейчас полвторого дня, ну и…

– А Заяц же…

– Я сказал, что ты спишь.

– Ты сказал?

– Ну да.

Ника заглянула под простыню и обнаружила, что на ней всё ещё то самое вчерашнее платье с розанчиками. От этого открытия ей стало спокойнее.

– Ника… я давно не жил мирной жизнью, так что вот тебе что родилось, то родилось. И в холодильнике у тебя, скажем так, небогоугодный набор. Голодаешь? Наблюла себе фигуру, как двадцать лет назад.