Увидев у подножья памятника группу сидящих на ступеньках мужчин, не без основания решив, что это украинцы, я радостно направился к ним с возгласом: «Здоровеньки булы!» И не дожидаясь ответа, надеясь их приятно удивить, стал читать все, что вспомнилось из стихов Тараса Григорьевича. Спустя минуту, другую, увидел на их лицах выражение недоумения. Наконец один из них с трудом выдавил:
– Нэ понима руски…
– Да я говорю по-украински! – чуть не заорал я.
– Нэ понима…
Я чуть не заплакал от досады.
Обошел сооружение, оглядел со всех сторон, сопровождаемый недоуменными взглядами сидевших у его подножья мужиков. Присмотрелся и к ним. Заметно, – выпили немного… Все-таки по лицам видно – украинцы, вот и пришли к бронзовому земляку. Воскресенье, делать нечего. А язык эмигрировавших в старину дедов-прадедов через несколько поколений как-то потерялся. Но родная кровь притягивает.
Тут я задумался о судьбе памятников как орудии в руках политиков. Приехав домой, полез в справочники, и что же нашел!? Боже, такого и придумать нельзя. Оказывается, тогда, в разгар холодной войны, случилась, так сказать, «война памятников». Сначала, когда украинская диаспора обратилась в правительство США за разрешением установить этот монумент, ей было отказано: если в СССР его почитают, изучают творчество в школах и институтах, раз там имеются в честь его монументы, то поэт устраивает большевиков, и, значит, враждебен Америке. Инициаторы обратились прямо к самому президенту – Дуайту Эйзенхауэру: мол, Шевченко был гоним русскими, он враг России, борец за свободу народов, он за свободную Украину. Ах, так! Ну, так Эйзенхауэр не только разрешил, но и обещал даже выступить на открытии памятника. Что и сделал. Надо сказать, на открытие этого сооружения собралось около ста тысяч человек. Притягательная фигура кобзаря. Да еще такая поддержка правительства. К месту скопления людей были направлены армейское подразделение обслуживания, чтобы утомленным жарой манифестантам была представлена возможность даже умыться…
Соответственно в СССР было решено срочно установить монумент Шевченко в центре Москвы. В самом центре! Назло мировому капиталу. Хотя подобных памятников у нас было немало. И началась гонка. В Москве его открыли на 17 дней раньше Америки…
В этой «идейной» борьбе дошло до смешного. Оргкомитет в Америке постановил замуровать в вашингтонский монумент землю с могилы поэта в Каневе. Советские власти разрешили американцам взять землю, все это запечатлели фотографы и газеты отразили. Но такое не устроило американских «шевченковедов»: их оргкомитет большинством голосов постановил вернуть эту землю, полученную, якобы с разрешения ненавистного КГБ, на место, что и было сделано. Демонстративно. Вот вам! В то же время тайно взяли землю с той же могилы, отвезли «контрабандой» в Америку, и ее-то замуровали в памятник.
Мне кажется, большинство участников этих событий никогда и раскрывали его книг. Да и сами тогдашние главы обоих государств не очень «болели» поэзией. А туда же… Великий поэт тут просто предлог, этакая абстрактная величина, «наш – не наш», «свой – чужой»…
Однако хорошо, что памятник этот есть. И что в нем все же замурована родная земля поэта. Ничего, что получена нелегально. Пусть и стихи его так же пробиваются даже в самые зачерствевшие души. Минуя кордоны.
…Прощаясь, я приветливо помахал рукой мужикам, сидевшим у подножья памятника. С неожиданным оживлением они приветливо замахали в ответ… Может, что-нибудь поняли.
Куст
Многим теперешним литераторам и не верится, что существовали Дома творчества, которые знали мы в молодости. За почти символическую плату ты получал, как говорится, и стол, и дом. Пиши, не ленись. Вдобавок, – общение с писателями со всех концов страны. Как-то зимой в Малеевке под Москвой, проходя длинным застекленным переходом в виде зимнего сада, встретил скучающего мужчину. Это был молодой муж одной кишиневской поэтессы, спортсмен, не пустивший ее сюда одну, – ревнивый. Я спросил, как ему здесь живется, и услышал раздраженное: «Скучно…» Через минуту неловкого молчания услышал: «Тут все пишут, пишут, пишут. – Потом добавил с вызывающей гордостью: – Один я не пишу!» Вот…