Рядом с рестораном мадам Штерн, в том же дворе, находилась парикмахерская Кислова, на двери которой висело объявление: «Требуется мальчик, харчи и пристанище хозяйские». Несмотря на войну, волосы у людей росли, в парикмахерской было много работы. На пороге парикмахерской стоял сухощавый, среднего роста пожилой человек – это был хозяин парикмахерской Кислов. Он посмотрел на меня пристально и сказал:

– Мне нужен хороший, честный, работоспособный мальчик, которого мы в дальнейшем сделаем мастером. Я обещал Кислову быть честным, послушным и хорошо работать. Кислов сказал мне, что я буду жить в его квартире, есть за общим столом с его семьей, но денег получать не буду, так как мальчики в парикмахерской получают чаевые от клиентов. Я согласился на эти условия, выбора у меня не было. Мне объяснили мои обязанности. Я должен был рано вставать, убирать зал парикмахерской, протирать зеркала, готовить горячую воду для бритья после того, как клиент будет обслужен, подать ему пальто и фуражку… Ночами я читал книжки, и это скрашивало мою жизнь. Однажды хозяйка застала меня за чтением, запретила мне расходовать дорогой керосин. Тогда я на базаре купил небольшую лампу и бутыль керосина и продолжал читать по ночам.

Кислов был владельцем двух парикмахерских, одна из которых располагалась напротив мастерской головных уборов, принадлежавшей Долгину. Я познакомился со всей семьей Долгиных. Старик Долгин был замечательным мастером-шапочником. Работал он, не разгибая спины, кроил и шил разнообразнейшие головные уборы. Его заказчиками были офицеры, чиновники, студенты, гимназисты, крестьяне, приезжавшие на базар. Долгин внимательно относился к заказчикам, но никогда перед ними не заискивал. Со мной старик Долгин разговаривал как с равным, открывал передо мной различные стороны жизни. Однажды он сказал: «Жандармской России скоро придет конец… Эта война закончится свержением монархии».

Долгин часто говорил о своих уже взрослых детях, считал, что они должны быть трудолюбивыми, образованными и интеллигентными людьми. Я познакомился с его детьми и понял, что они культурные, прогрессивные люди и вся семья Долгиных – это истинно интеллигентная еврейская семья. Все они мечтали о времени, когда прекратится дискриминация евреев, когда все будут иметь равные права. У Долгина было четыре сына: Миша, Володя, Петя и Мотя и одна дочь. Все они с детства помогали отцу-труженику и одновременно постоянно учились. Долгин рассказал мне, как старший сын Миша поступил на медицинский факультет Харьковского университета. Он прекрасно сдал вступительные экзамены, но его как еврея не приняли. Тогда один из принятых, сдававший экзамены вместе с Мишей, уступил свое место Мише.

В квартире Долгиных, особенно во время каникул, собиралась поселковая интеллигенция, велись разнообразные дискуссии, большей частью на литературные темы. Читали стихи Бальмонта, Надсона, Пушкина, Лермонтова, Валерия Брюсова. Старик Долгин часто приглашал меня на такие вечера. Я приходил с записной книжкой и многое из того, что слышал, записывал. Я впервые узнал, что в литературе существуют различные направления: романтизм, реализм, символизм и т. д. Помню, что я записал высказывания об ораторах древности – римском – Цицероне и греческом – Демосфене, о философах Сократе, Платоне и Аристотеле. От дочери Долгина, которая училась в музыкальной школе в Харькове, я впервые услышал о Глинке, Чайковском, Антоне Рубинштейне и о «Могучей кучке». Как-то один студент рассказал о разногласиях между Плехановым и народником Михайловским. В связи с этим Володя Долгин, студент Харьковского университета, решительно заявил, что с точки зрения Михайловского, народ – это толпа, решает все личность. При этой дискуссии часто употребляли такие определения, как «народники», «земцы», «народовольцы», «крестьянская община», «эсеры», «кадеты», которые мне ни о чем не говорили. Однажды, это было во второй год войны, я увидел, как к мастерской Долгина быстрыми шагами шел офицер небольшого роста. На нем была серая шинель с золотыми погонами. Это был старший сын Долгина, штабс-капитан медицинской службы. Он приехал попрощаться перед отправкой на фронт с санитарным поездом. Долгин сразу закрыл свою мастерскую и вместе с сыном пошел домой. Вечером на квартире Долгиных собралось много народа. Я впервые увидел офицера-еврея, считал, что это невозможно в России. Правда, в газетах я читал, что даже ярые антисемиты – члены Государственной Думы – Шульгин, Марков 2-й и Пуришкевич признавали, что во время войны многие евреи проявили себя как патриоты России.