Стрельцы в ответ хохотнули, но как-то без огонька. Днем-то, пока шли работы и учение, многие из них хорохорились, предвкушая грядущее дело. Но сейчас лихости у них поубавилось. Солнце уже почти село, только последние его лучи выглядывали из-за кромки леса на другом берегу Волги. Невдолге оно совсем сядет, и тогда из разоренного почерневшего посада начнут вылезать упыри.

За день их, несмотря на Фрязинское руководство, нашли немного: все-таки обойти все дома и облазить все погреба в городе было невозможно. Значит, они еще остались и в городе, и в окрестных лесах.

Мертвецов влечет к живым, это Максим знал из зимних рассказов Фрязина. Они чувствуют, где люди собрались, и тянутся туда. Потому-то и город – единственный на десятки верст вокруг, оказался словно во вражеской осаде – не уйдут они отсюда до тех пор, пока не вломятся в городище, не опустошат, не перегрызут глотки всем живым, кто там остался.

Зная это, стоять вот так за воротами на закате было не больно-то приятно. Воевода, вон, их здесь своим присутствием не почтил – предпочел любоваться картиной с крепостной стены. Когда Максим поднял глаза, одутловатое лицо городского головы и ворот его волчьей шубы виднелись над верхушкой частокола, а рядом – Максим даже вздрогнул – показалось все то же девичье лицо, виденное им вчера. Максим уже смекнул, что это не кто иная, как воеводина сестра, оказавшаяся на его попечении после смерти их родителя.

Теперь девицу было рассмотреть проще, чем за слюдяным оконцем воеводина терема. Первым делом Максим обратил внимание на ее глаза – голубые, какие бывают у детей, но при этом совершенно не по-детски цепкие. Хороша была и густая темная коса, и выступивший на холоде румянец. Прочих прелестей было за частоколом и шубой не разглядеть, но отчего-то Ярцу с большим смущением подумалось, что она, должно быть, всем хороша. Вот только в чертах ее лица была какая-то неженская твердость.

На голове у нее была алая шапка, отороченная куницей – пожалуй, подороже, чем у самого воеводы. Кажется, сестру он жаловал.

Загляделся на нее Максим и не сразу сообразил, что глазеет сильно дольше, чем следовало бы. Девица поймала его взгляд, и сперва ее румянец вспыхнул чуть ярче, а затем она – кажется, нарочно – отворотилась и заговорила что-то брату.

– Эй, ты чего в небо уставился, звездочет, етить тебя! – услышал Максим окрик Фрязина, и тут же вернулся с небес на грешную землю. – Ты не растерял, дырявая голова, всего, что тебе делать-то?

Максим помотал головой.

– Ну, тогда пошел вниз, через посад, – сказал Фрязин, толкнув его в плечо. – Когда дойдешь до конца улицы, крикни. Если увидишь упырей, беги назад. Если нет, пройдись еще немного, покричи, но очень-то далеко не забирайся.

– Да знаю я, – Максим поморщился. – Сколько раз уж сегодня говорили.

– А ты еще раз послушай! – твердо припечатал Фрязин. – Нелишне.

Был он уже облачен в свою странного вида кожаную броню, коию обычно надевал для боя с упырями – от меча и пули такая не убережет, а вот от зубов – наверняка. В левой руке сжимал он бердыш, и вид имел воинственный.

– Ну, братцы, с богом! – рявкнул он, когда Максим уж повернулся и пошел по улице вниз. – Командуй, сотник!

– Первая ватага – дуй к церкви! – скомандовал Чертков. – Вторая – к бывшему трактиру на углу. Третья – к амбару Телятникова. Четвертая – со мной.

Загремели в разные стороны подкованные железом стрелецкие сапоги. Одна из ватаг бегом обогнала неторопливо идущего Максима и укрылась среди обгорелых развалин церквушки, где на полу среди головешек еще можно было рассмотреть почерневшие, почти полностью уничтоженные огнем иконы, на которые, тем не менее, стрельцы опасались наступать.