– Ты, кстати, нашел кого-нибудь из твоих? – спросил Фрязин. Ему, кажется, хотелось поскорее свернуть беседу в другое русло.

Мина в ответ покачал головой, и отпил из фляжки еще немного, крякнул, растянулся на полушубке.

– Как в воду канули, – сказал он с горечью. – Но я найду… я это… на дне морском сыщу. Морского царя… и того за усы моржовые схвачу… скажу: «Где мои? Сказывай?!».

Он усмехнулся и блаженно зажмурился, должно быть, и впрямь представляя, как допрашивает морского царя.

Максим уж знал, что Мина время от времени из Воскресенского уезжает наводить справки о своих родственниках – не удастся ли кого сыскать. В Новгороде у него их жило множество, но смог ли кто-то из них пережить разорение, было неизвестно. Да и где искать их – бог весть. Точно не в Новгороде – оттуда тех, кто пережил разорение, почти всех выселили. Кто в Тверь уехал, кто в Кострому, а кто и вовсе в дальние земли: в Казань, в Астрахань. Где теперь сыщешь?

Но Мина не отчаивался. Он завел знакомства среди мелких купцов, ездящих по городам и весям и торгующих скотом: этим же в лучшие времена промышляло большинство Мининых родственников. Их-то он и выспрашивал, но пока, стало быть, никого не сыскал.

– Ладно, – сказал Фрязин и сладко потянулся. – Заседание Боярской думы на этом объявляю закрытым. Ты, кутья, иди, стереги, а после полуночи меня толкни – я сменю.

Максим взял бердыш, пристроился у давно выломанного окна и стал смотреть в сторону темнеющего за погорелыми стенами леса, прислушиваясь, не ходит ли кто вокруг терема. Мысли беспокойной чередой роились у него в голове. Должно быть, он сейчас не уснул бы, даже если б было можно.

Думал он, прежде всего о том, что будь он царем, ни за что не стал бы позволять грабить своих подданных. Разве не в том долг царя, чтобы защищать слабых от сильных и отвращать беззаконие?

А все-таки, не шли в то же время у него из головы слова Фрязина: не нашего, дескать, это ума дело. А что если в самом деле так? Если царь при этом придерживался какой-то цели, одному ему ясной?

«Вот бы поговорить с ним,» – думал Максим, глядя на показавшийся в прорехе облаков лунный бок. – «Вот бы хоть взглянуть на него, какой он человек? Может быть, тогда яснее бы было?».

***

Чуть забрезжил свет, стали грузить бочки на небольшой струг, что хранился здесь же в Погорельском, припрятанный в кустах, чтобы с воды не было видно. После этого Мина с повозкой отправился назад в Воскресенское, а Фрязин с Максимом оттолкнули струг и медленно поплыли вниз по Вазузе.

Над водой клубился плотный туман, поросшие лесом берега хранили таинственное молчание, и Максиму казалось, что плывут они не в город Зубцов продавать соленые рыжики, а на таинственный остров Авалон. То и дело где-нибудь в стороне от струга, слышался плеск – должно быть, рыба кормилась поутру. Но Максиму слышался в этом плеске звонкий смех русалок, и однажды даже как будто показалась в одном месте из воды девичья голова с зелеными волосами, однако на поверку оказалось, что это просто коряга с налипшей на нее водяной травой.

Когда перевалило за полдень, ближе к Зубцову, пошли обжитые места, починки. В одном попались им отец и сын, шедшие с бреднем, в другом молодая долговязая баба стирала на берегу серые рубахи.

Это значило, что близко уж село Низовое, в котором они думали заночевать, прежде чем явиться в Зубцов, до которого засветло доплыть не чаяли.

Солнце уже начало клониться к вечеру, когда из-за излучины реки показалась маленькая, коряво сбитая пристань, возле которой Максим заметил пару суетящихся фигурок.

– Вона! Плывут! Плывут! – послышался с пристани тонкий девчоночий голос, и Максим увидел, как со стороны чернеющих невдалеке домов бежит десяток фигур – в основном, баб и ребятишек.