Еще узнал Максим, что боятся упыри огня и дыма, но не сильно. В костер не сунутся, и большим костром можно их остановить, но ежели будут они за костром чувствовать живых – не уйдут.

А живых они чувствуют, видимо, по запаху и по звуку, а вот видят ли очами – этого Фрязин доподлинно не знал, но подозревал, что не видят. Однако эта слепота их менее грозными противниками не делала.

Еще одной слабостью мертвых было то, что их чрезвычайно привлекал крик, особенно если крикнуть по-особенному: как Фрязин говорил, прокричать зайцем. Звук получался неприятный, какой-то по-бабьи писклявый. Если его издать достаточно громко, упырь побежит к тебе, даже бросив жертву.

Как Фрязин как-то со вздохом сказал, звук такой подчас сами по себе издают от страха столкнувшиеся с упырями ребятишки, и издают на свою беду, потому что после этого упырь уж их не отпустит.

Он также сетовал, что если б был у него отряд хотя бы человек в десять, он мог бы распределить между ними роли, как их распределяют охотники. Одного определить в загонщики, другого – в приманщики, третьего – в засидку посадить. Тогда бы можно было быстро и почти без опаски целые леса очищать, и, может быть, вовсе извести на Руси упырей лет за десять. Но набрать такой отряд Фрязин не мог, кому попало в этаком деле не доверишься, приходилось обходиться, как есть.

Впрочем, он не скрыл, что Максима пока хочет научить быть приманщиком – очень уж для этого подходила Максимова быстроногость. Бегать то туда, то сюда, кричать зайцем и водить за собой упырей, как козлов на веревочке – вот что он Максиму предлагал. А другие чтобы, тем временем, из засады их подстерегали и рубили одного за другим, пока не кончатся.

Тому сперва стало обидно, что из него хотят сделать не воина, а какого-то живца на уде. Очень уж ему тяжело было представить себе, скажем Ланцелота Озерного, бегающим с заячим писком по лесам от чудовищ вместо того, чтобы, воссев на коня, поражать их копьем.

Все это он высказал Фрязину, за что тот обозвал Максима прокислой кутьей, дурьей бабой и множеством других прозвищ, которые в книге и поминать неподобно. Несколько дней после этого они, почитай, не разговаривали, раз только Фрязин пришел посмотреть на их с Миной поединок, но не сказал ни слова.

После уж Максим не выдержал и пошел к нему мириться, сказав, что тот, наверное, лучше знает, как лучше бить упырей. Мысль эта пришла к нему при чтении «Смерти Артуровой», когда он подумал о том, что Фрязин, выходит, что-то вроде Мерлина, которые многие вещи благодаря своему искусству, знает наперед, а если его не слушают, то иной раз выходит беда.

Фрязину он, конечно, про Мерлина рассказывать не стал – не ровен час, опять разорется. Сказал лишь, что был неправ и готов выполнять в отряде ту роль, которую Фрязин укажет. Тот в ответ смягчился и сказал, что Максиму не век бегать зайцем – потом станет тоже рубакой, а когда-нибудь и вовсе он, Фрязин, либо голову сложит, либо станет немощен и уйдет на покой, а к Максиму перейдет все дело, и он сам сможет брать в него кого хочет и какие хочет назначать им роли. На том и помирились.

Время от времени в Воскресенское наезжала Василиса, иногда со Стешей. Всякий раз привозила она с собой крынку-другую брусничной настойки, до которой большим охотником был отец Варлаам, да и Фрязин ее тоже жаловал. В такие вечера застолье в избе Фрязина бывало шумным: с песнями, прибаутками и скабрезными сказками, которых отец Варлаам знал превеликое множество. Даром что сказки эти были все больше про жадных и похотливых попов: Варлаам до того уморительно изображал в лицах поповское ханжество, что все только со смеху покатывались.