Напротив дома Штефана во дворе у Симона глиняный американец, в полметра ростом, с бутылкой рома в руке, по уши в снегу, как в золотой лихорадке на Клондайке. А от излюбленных хорватами белых лебедей с туловищем-цветочницей торчали только красные клювы, потому что самого Симона нет, он с женой-словенкой живёт в Словении.

Однако каждую весну его привозит жена на своём форде Fokus, и он с радостью вливается в холостяцкую жизнь с игрой в belot, вечерними бдениями с векией и гимном.

Но каждой осенью у него неизменная тысяча литров лучшего вина в Цветлине, красного, с чудным ароматом «изабеллы«! И этот «фокус» бывает похлеще форда его словенской жены.

В предрождественское время в Цветлине, как по всему Загорью, на каждом балконе, в окнах, домах и барах сверкающие праздничные гирлянды.

«Сретан Божич!» Вокруг – снег и вечная зелень, не знающая осеннего увядания, и радость от скорого Рождества Христова, которое мы, российские, тоже чувствуем как христиане.

Однажды по пути мы завернули в сказочно разукрашенный бар, манящий ароматом горячего кофе и теплом камина. В самом углу за столиком с мягкими диванами сидел человек наедине с трубкой, чашкой кофе и большим бокалом, вероятно, того, что Штефан обычно пьёт крошечными рюмками.

Штефан пояснил, это Игнасио-«бразилец».

– Тот самый, брат Бранко?

Он подтвердил и повёл нас к нему.

Массагетская царевна, как всегда, производила среди всех столов большой шум и уже пыталась пробовать напиток «бразильца», судя по всему, векию, и он, смеясь, заказывал ей сок, а нам капучино и коньяк.

Игнасио от долгой жизни среди креолов, мулатов, индейцев совсем иной, в нём таинство иного материка, индейского преображения.

В его маленькой картине маслом на стене в доме Штефана-пейзаж, которого, как он сказал, нет в Бразилии, как нет в Цветлине. И нет самого Цветлина, нет ничего другого – всё есть где-то в том лёгком предчувствовании, которое никогда не воплотится в действительность.

Мы с Игнасио прощаемся, отчего-то избегая смотреть друг другу в глаза, – у каждого своя страна, и реальная, и нереальная, каждому из нас никто не нужен, кроме всех сразу, вероятно, того, что называется общим словом» человечество».

К моменту моего появления в Цветлине мои друзья уже создали противодействие тому, что до сих пор диктовала своей волей таинственная, никем не разгаданная графиня Юлиана, страдавшая или развращённая, сведённая в могилу тоской по сыну или цинично предавшая всё, что было свято.

Лара, не боявшаяся трудностей нигде и никогда, неожиданно для самой себя оказалась втянутой в тяжёлое и ответственное дело – развернуть Цветлин от его угасания к жизни.

Вся эта стратегия заключалась в том, что она полюбила убеждённого холостяка и изменила его дом, быт, даже привычки. Не только в Цветлине, но и во всём мире для миллионов тружениц это весьма трудоёмкое дело.

Однако путь к упрочению общей стратегии наметился тогда, когда она привезла с собой Лену. Вместе они, сами не предполагая того, нанесли ощутимый удар по Принципу, чтобы дать зажить Цветлину необычной для него жизнью, которая на самом деле является самой обычной.

С тех пор Цветлин разрастался не вширь, а вглубь каждого дома, разжигая погасшие очаги, создавая регулярность питания, искореняя пагубную привычку пить, неважно, на виду ли у общества в гостильнице, или в одиночестве от непонятной тоски.

Вечерние пары на единственной улице, теперь не спускаясь к гостильнице, а столь же приятно – от дома к дому – проводили время за чашечкой кофе и рюмочкой векии, обсуждая вовек не звучавшие здесь темы.