Давор всё своё время отдавал Аиде, и она забыла об обратной стороне человеческого бытия, а позднее на смену мучившему её чувству пришло иное понимание перехода из мира видимого в невидимый.

Он научил девушку не только уважать, но даже любить смерть как продолжение жизни, рассказывая о многих её таинствах.

Не раз бывало так, говорил он ей, что именно ему, а не падре, доставались последние драгоценные мгновения жизни, когда человек стоял уже за порогом, но что-то ещё связывало его с жизнью.

Точно так же много мертвецов живёт среди живых, одни – помогая, другие – отравляя им жизнь, объяснял он возлюбленной.

Со временем Давор, стоявший, как воин, у последней черты, стал казаться юной Аиде самым мужественным и сильным человеком из всех, рядом с которым она нашла забвение от своих мучительных воспоминаний.

И это была седьмая, самая счастливая пара в Цветлине.

Цветлинские матери, вырастившие своих сыновей, чаще всего в бедности, теперь получали от них со всего света не только деньги на еду, ремонт или достройку домов, но и дорогие подарки.

Мариан прислал неграмотной матери Любице часы, да не какие-нибудь, а швейцарские, и теперь все цветлинцы считали своим долгом спросить её о времени. Любица, однако, быстро нашла выход: она протягивала вперёд руку и с лёгкой небрежностью произносила: «Посмотри сам!»

У цветлинцев были открыты не только души, но все входные двери были со стеклом и редко у кого закрывались на ключ. Воровство никогда не заглядывало в Цветлин.

Перед Рождеством падре обходил свои владения, кто не мог дожидаться его в доме, оставляли двери открытыми, и на их внутренней стороне появлялась очередная наклейка с образами и библейскими сценами.

Кто сколько мог, оставлял на видном месте своё пожертвование храму.

Католический бог, посещавший своих овец через падре, судя по отсутствию катаклизмов в Цветлине, был вполне доволен их набожностью.

Всех цветлинских мужчин можно было увидеть вместе, когда выпадал обильный снег, и они выходили на свою единственную дорогу, ведущую резко вверх от начала села до дома Штефана и дальше, в сторону ещё меньшего села за горой.

Туда, как замечали новые жительницы Цветлина, изредка поднимались роскошные автомобили, которых ничем, кроме как генетической памятью, нельзя было связать с чёрными, обрушенными временем, деревянными постройками.

И одинокий пёс, верный кому-то одному или всему селу, остался исчерпывающей фауной уже не существующего села. Ночами сквозь вой ветра прорывался его тоскующий зов, на который отзывалась сострадательная Мицика.

Цветлинца можно было встретить в любой стране мира, где ему подходила работа. Но сердцем цветлинского мужчины можно было овладеть только в Цветлине. Так устроил сам Господь, и он вполне нёс ответственность за этот порядок в судьбах своих подопечных.

Из Испании домой вернулся Милан с уругвайской женой Эстер и её трёхлетней дочуркой, которая неожиданно заговорила на хорватском, да так чисто, что все диву дались.

У Хорватии с Уругваем не было визового соглашения, поэтому в Цветлине они жили по визе, которую получили в Словении, куда выезжали всякий раз, чтобы продлить.

И это была по счёту пятая пара нового Цветлина.

Шестой парой были Звонко, Звонимир, и Оксана-украинка.

Время от времени наезжал Горан-полицай, проверявший срок годности виз, но даже Лене дружное цветлинское сообщество помогло не иметь проблем.

Одинокими пока оставались Матей, Франьо, Бруно, Фабиан, Даниэл и… обособленный Игнасио. Однако он был более, чем другие, цветлинец, потому что увёз цветлинский мужской принцип за моря и океаны в солнечную Бразилию, с ним же через сорок лет вернулся.