Я крепко обнимаю Тома, и он отвечает мне точно таким же крепким объятием, потом берет меня за руки – и мы просто стоим, улыбаясь друг другу.

– Хорошо выглядишь, Салли Кинкейд.

– Вот уж враки! – Мое рабочее платье промокло насквозь, волосы выбиваются из рыхлого пучка, в который я убрала их этим утром, а от красных потрескавшихся рук несет щелоком. – Но это невинная ложь, так что я не стану использовать ее против тебя. Я лучше скажу тебе истинную правду. Чертовски рада тебя видеть! И ты тоже хорошо выглядишь.

И это тоже правда. Темные волосы Тома уже редеют на висках, но его лицо отчасти вернуло себе краски с тех пор, когда я видела его в прошлый раз, – когда он воротился с войны таким, будто что-то высосало из него всякую надежду и радость, и кожа у него была пепельного цвета, а в глазах застыло то нездешнее, контуженное, неподвижное выражение, какое сплошь и рядом бывает у парней, вернувшихся из Франции. Теперь он снова стал похож на моего друга Тома.

Я бросаю взгляд мимо Тома на зеленую машину с ее длинным капотом и еще более длинным телом, ее острыми углами и плавными обводами, ее блестящей краской и еще более блескучими никелированными деталями, такую изящную, современную и такую неуместную здесь, в Хэтфилде, где туман, дождь и роса стачивают грани проседающих домов и покрывают все созданное руками человека плесенью и ржой.

– Эта роскошь, должно быть, принадлежит Герцогу. Что стряслось? И за какой такой надобностью ты на ней аж сюда притащился?

– Это «Паккард Твин Сикс», только что с завода. И, Салли… – Том сжимает мои ладони, его глаза вглядываются в мои. – Это Герцог послал меня сюда. Чтоб привезти тебя обратно.

Привезти меня обратно. Девять долгих лет я ждала, когда услышу эти слова. Привезти меня обратно. Вернуть меня домой. Я верила Герцогу, когда он говорил, что я поживу в Хэтфилде совсем недолго, и продолжала твердить себе, что он пошлет за мной со дня на день, но проходили недели, потом месяцы… и «со дня на день» исчезло из моих мыслей. Герцог заезжал раз-другой в году, когда случалось оказаться в этой части округа, но визиты были краткими, он вечно спешил, а когда я спрашивала о возвращении домой, говорил, что время сейчас неподходящее, и я научилась не спрашивать. В последние пару лет он и вовсе перестал приезжать. И все же я всегда знала, что когда-нибудь, в один прекрасный день, я покину этот маленький городок в горах. И вот этот день настал.

– Зачем? Почему сейчас?

– Джейн умерла, – говорит Том. – Инфлюэнца забрала ее в три дня.

Джейн умерла. Том произнес эти слова тихо, но я слышу, как они громыхают у меня в голове. Сколько раз я думала о Джейн, о том, как она разрушила мою жизнь, о том, как она забрала у меня все, что я любила! Невозможно было удержаться и не пожелать, чтобы с ней что-нибудь случилось, но я всегда старалась отделаться от таких мыслей, молясь вместо этого, чтобы Джейн одумалась, поняла, что я вовсе не собиралась навредить Эдди, что у меня должно быть место в отцовском доме наряду с моим братом. Клянусь, я никогда не молила Бога забрать ее вот так, оставить Эдди без мамы. Ни один ребенок не должен через такое проходить.

– Все Кинкейды собираются в Большом Доме, – говорит Том.

Тетушка Фэй вновь выходит на улицу, как раз когда солнце прожигает остатки дымки. Она переоделась в свое выходное платье и приглаживает густые черные волосы изящными пальцами, которые она терпеть не может портить стиркой. Люди говорят, что в свое время тетушка Фэй была настоящей красоткой, да это и сейчас видно – по ее оленьим глазам и пышным округлостям. Но жизнь в Хэтфилде очень быстро старит тело: эти густые черные волосы тронуты сединой, а кожа в уголках оленьих глаз покрылась крохотными морщинками.