кусты, а свои, можно сказать, родные, потому что находятся они на задворках нашей больнички, позади кочегарки, позади куч угля, и среди этих кустов пролегает обходная тропа к автотрассе.

Минуточку. Как я сюда попала?

Опускаю глаза и вижу, что на мне мой белый халат, который я так и не сняла после летучки. То есть я как бы вышла погулять, подышать воздухом? Но почему на моем плече болтается сумка – моя торбочка, в которой лежат косметичка, щетка для волос, записная книжка и деньги, выигранные в «Супер-слотсе» и полученные в бухгалтерии отпускные? Почему я стою в кустах чуть пригнувшись и выглядываю из них так осторожно, словно боюсь, как бы меня не заметили, не поймали и не привели обратно в больницу?

И я понимаю, что так оно и есть. Я на самом деле этого боюсь. Я боюсь, что мне не удастся сегодня улететь в Париж. И в ближайшем обозримом будущем тоже не удастся. А может быть, даже никогда не удастся.

Я видела убийцу. Факт есть факт. О господи, да ведь я не помню о нем ничего, кроме того, что он был в милицейской форме и что у него бритвенные лезвия вместо глаз!

Предположим, я останусь, плюнув на все усилия подруг по организации и обустройству моей личной жизни. Но где гарантия, что этот человек не вернется, чтобы прикончить меня?

Я его видела. Москвитин – тоже, но прапорщику Москвитину защитить себя проще, чем мне. У меня никого нет. Я никому не нужна. Я – легкая добыча.

Вот, значит, чего я испугалась, а не только того, что пропадет мой отпуск и деньги я потрачу, конечно, на всякую ерунду, поскольку классно умею это делать, и срок визы кончится, и женихи мои устанут меня ждать, а Лерка обидится, что я махнула рукой на все ее усилия, и больше не станет мне помогать…

Видимо, этот страх перед новой встречей с убийцей был так силен, что под его влиянием я действовала практически в полубеспамятстве, на сущем автопилоте да еще на инстинкте самосохранения. Я вышла с деловитым видом из больницы – меня никто не задержал, наверное, потому, что я была в халате. Ну мало ли куда может идти доктор? – И теперь стою в кустах, от которых рукой подать до проходных дворов, которыми я через две минуты доберусь до маршрутки. Полчаса ехать до дому. Полчаса на сборы. Полчаса добираться до вокзала. Час на электричке до Нижнего. Час до аэропорта. Я еще могу впритык, в последнюю минуту, успеть на самолет и улететь сегодня же в Париж!

В Париж, в Париж, в Париж…

Что будет потом, когда я вернусь? О господи, я не стану думать об этом сейчас. Я подумаю об этом завтра… В конце концов, я, может быть, вообще не вернусь!

Автопилот и инстинкт самосохранения продолжают руководить мною – до самого аэропорта, в двери которого я врываюсь с совершенно безумным видом без пяти минут двенадцать, волоча за собой чемодан и сумку, кое-как набитые, кое-как застегнутые. Вваливаюсь за стеклянную перегородку, где находится офис Люфтганзы, и под ласково-укоризненные причитания двух барышень в сине-желтых люфтганзовских косыночках получаю свой билет. Мне поспешно объясняют, как вести себя в аэропорту Франкфурта, сообщают, что у меня часовой перерыв между рейсами, так что там надо будет шустрить, не мотать по дьюти-фри, а быстренько искать gate А-54, откуда я полечу в Париж. Я вспоминаю, что gate по-английски – ворота, и таращусь на девиц в изумлении. Почему-то огромные деревянные ворота представляются мне… Деревянные ворота в самом большом аэропорту Европы?!

Но уже некогда, некогда предаваться сюрреалистическим бредням, некогда вспоминать, что слово gate обозначает еще и «вход-выход», – давно объявили посадку, а я еще не прошла регистрацию.