На этих словах двести шагов и кончились. Это оказалось так страшно, что Обр понял, сейчас сорвется, будет валяться в ногах, умолять о пощаде, выть как волк в капкане. Выть…
Жуткий звук повис над площадью Малых Солей – предсмертный вой обложенного со всех сторон вожака. Две минуты, пока в глотку ему снова не вогнали на редкость неаппетитный кляп, на этот раз сделанный из солдатской перчатки, Обр наслаждался властью над перепуганной толпой, визжащими бабами, обезумевшими лошадьми и бившимися в истерике собаками. Такого шума Малые Соли не слыхали со времен последнего разграбления.
На исходе второй минуты он уже стоял с капюшоном на голове, с петлей на шее и страстно хотел, чтобы все это кончилось немедленно. Но нет. Сквозь капюшон донесся скрипучий голос городского старшины.
– Приводится в исполнение смертный приговор, вынесенный городским судом Оберону Александру Хорту, обвиняемому в разбойном нападении и убийстве. Основанием для отмены приговора в данном случае могут быть помилование от его сиятельства князя Повенецкого.
– В наличии не имеется, – тут же прибавил кто-то.
– Новые свидетельства, вызывающие сомнения в виновности приговоренного.
– В наличии не имеется.
– Некто, знающий, что означенный преступник осужден невинно и желающий взять его вину на себя.
– В наличии не имеется.
– Девица честного поведения, желающая взять означенного преступника в мужья.
– В наличии не имеется.
– Некто, желающий выплатить выкуп и приобрести означенного преступника…
– Господин Лисовин, данный случай не подпадает…
– Да, действительно. Итак, поскольку никаких предусмотренных препятствий не имеется, приказываю приступить к казни.
– Не надо!
Обр готов был поклясться, что это орет он сам. Но повезло. Кляп спас от позора. Вопль раздавался откуда-то из мира живых, оставшегося за серой тканью капюшона.
– Ах, чтоб тебя, – прямо над ухом выругался палач, – да держите же ее, и без того тошно.
Грязь смачно захлюпала под солдатскими сапогами, а потом задыхающийся, но ясный голос решительно произнес:
– Отпустите его. Я беру его в мужья!
Услышав такое, Обр изо всех сил затряс головой, пытаясь избавиться от капюшона. Серая влажная тряпка неохотно сползла с лица. Прямо под дубом из крепких солдатских рук вырывалась бабка в зеленом платке. Юбка ее была перепачкана, хлипкий кулачок притиснут к груди, видать, чтоб сердце не выскочило, зеленый платок сбился, повис на плечах, открыв на всеобщее обозрение серый, такой же старый и рваный. Красно-мундирник крепко ухватил ее повыше локтя, потянул прочь, но не тут-то было.
– Я хочу взять его в мужья! – задыхаясь, повторила бабка. – Я девушка честная, все знают!
Толпа притихла, не меньше Обра потрясенная этим явлением.
– Это че такое? – в смущении воззвал солдат, понятия не имевший, как унимать бойких теток. Бить такую вроде нехорошо, а слов глупая баба не слушает.
– Кхм… – отозвался солидно стоявший под дубом рыжебородый старшина и попытался поскрести в затылке, отчего пышный парик слегка перекосило, – это у нас городская дурочка. Ты того… полегче с ней. Она безобидная. С детства была малость с придурью, а с тех пор, как отец у нее в море пропал, и вовсе ничего не смыслит.
– Слышь, Нюсенька, – ласковым голосом проговорил стоявший по правую руку от старшины писарь, больше прежнего похожий на печального барсука, – шла бы ты домой. Тебе на такое глядеть не годится. Напугаешься. Иди с дяденькой. Дяденька добрый. Он тебя до дому проводит.
Солдат хмыкнул и снова потянул бабку за собой, но та оказалась упрямой.
– Неправду говорите, господин Лисовин. Не такая уж я дурочка. Сколько лет сама себя содержу-обихаживаю. Милостыню ни разу не просила. Все знают.