– Верно, Нюська, – радостно заорал палач, – в нашем городе и поглупее тебя найдутся! – И добавил потише: – Свезло нам с тобой, парень. Теперь, главное, не спорь и не дергайся.

Обр замычал, намекая, что, раз такое дело, хорошо бы избавить его от кляпа.

– Не, – не согласился палач, – ты лучше помалкивай, а то еще ляпнешь что-нибудь не то – все испортишь.

Тут в дело вмешался священник, решительно шагнул вперед, отстранил солдата, взял тетку за руки, наклонился низко, заговорил тихо, убедительно.

В ответ та отчаянно замотала головой. Зеленый платок свалился окончательно, но она вовремя подхватила его и вновь натянула на самые глаза. Священник повел плечами, повернулся к городскому старшине.

– Могу удостоверить, что сия девица и вправду хорошего поведения и вовсе не так глупа, как многие думают. Но, полагаю, сейчас она вряд ли понимает, что делает.

– Все я понимаю, отец Антон, – строптиво всколыхнулся зеленый платок, – сами знаете, девушке одной не житье. Хочешь не хочешь, а замуж выходить надо. А кто меня такую по своей воле возьмет? Ни кожи, ни рожи. Родни никакой. Приданого – дом насквозь худой да лодка дырявая. Да еще подурушей ославили. Кому я нужна такая-то?

Отец Антон закашлялся. Городской старшина снова поскреб в затылке, да так рьяно, что парик съехал до самых бровей. Писарь скорбно поник головой и пробормотал что-то насчет брачного возраста.

– Подходит она по возрасту! – снова встрял палач, как видно, пуще всего опасавшийся, что Обра все-таки придется вешать. – Скажи им, Нюсь.

Тетка молча прикинула что-то на пальцах и утвердительно затрясла головой.

– Да, припоминаю, – кивнул и городской старшина, – действительно. В таком случае по закону казнь должна быть остановлена. Город, однако, оставляет за собой право после совершения брака применить к преступнику иное наказание.

– Во-во, – бодро добавил палач, – сегодня свадьба, завтра я его по-быстрому выпорю, и пусть катится к молодой жене. Может, еще человеком станет.

– Господин капрал будет недоволен, – зажав в кулак острую бородку, заметил писарь.

– Ну и судил бы военным судом, – отрезал палач, – сам судил, сам бы и вешал. Так нет, понесло его куда-то в самую ночь-полночь. А ежели город судит, то и законы наши.

Обр сидел у корней дуба, прижавшись щекой к мокрой шершавой коре, глядел вверх, на упругие трубочки молодых листочков, тихонько трепетавшие в черной сети корявых веток. С веток падали крупные капли, мелкий дождик сеялся, прилипал к щекам, и последыш Свена отчаянно жалел, что нельзя ловить его ртом. Мешал кляп. Руки тоже остались связанными. Красные мундиры по-прежнему окружали его, но веревка с петлей валялась в грязи безопасной жалкой кучкой. Зачем его охраняют – чтобы не сбежал или чтобы добрые горожане не набросились, – Обр не знал. За границей пятачка, окруженного солдатскими спинами, страсти накалились не на шутку. Одни требовали не слушать некстати вылезшую подурушу и прикончить, наконец, проклятого Хорта, другие склонялись к мысли, что законы и древние обычаи следует соблюдать, но кроме порки проклятый Хорт заслужил еще и двое суток у позорного столба, и тут уж дело горожан, выживет он после этого или нет. Обр полагал, что разница невелика, но обе стороны орали так, что ясно было – дело скоро дойдет до драки. В голове вяло зашевелилась мысль, что позора порки истинному Хорту не вынести, пусть лучше вешают, но сейчас он не был в этом так уж уверен, врать самому себе не мог и предпочел думать о чем-нибудь другом.

– А он ничего, смазливый, – громко рассуждали совсем рядом какие-то разбитные бабенки, – у Нюськи-то, оказывается, губа не дура.