– Скажи ему, когда он вернется, что мы хотим с ним говорить.

– Слушаюсь! – ответил солдат.

Пленные замолчали.

Время от времени слышалось только их громкое позевывание; рядом лошади жевали сено. Солдаты, сторожившие телегу, дремали, другие болтали между собой или закусывали, чем бог послал, так как корчма оказалась необитаемой.

Вскоре и ночь стала бледнеть; на востоке появилась светлая полоса, звезды понемногу стали меркнуть, а затем крыша корчмы и деревья перед корчмою словно покрылись серебром. Немного погодя можно было уже различить лица, желтые плащи и блестящие шлемы.

Володыевский зевнул наконец, открыл глаза и взглянул на спящего Заглобу; вдруг он вскочил и вскрикнул:

– А чтоб его! Панове! Панове! Посмотрите, ради бога!

– Что случилось? – спросили полковники, открывая глаза.

– Посмотрите, посмотрите! – кричал Володыевский.

Пленники взглянули, куда указывал Володыевский, и остолбенели: под буркой в шапке Заглобы спал сном праведным Рох Ковальский. Заглобы в телеге не было.

– Удрал! Ей-богу, удрал! – воскликнул Мирский, оглядываясь по сторонам, точно не веря собственным глазам.

– Снял шлем и плащ с этого дурака и удрал на его же лошади!

– Ну и хитер! Чтоб его разорвало! – сказал Станкевич.

– Как в воду канул.

– Он исполнил свое обещание, что придумает что-нибудь!

– Только его и видели!

– Панове, – сказал Володыевский, – вы его не знаете, но я готов поклясться, что он и нам придет на помощь. Я не знаю как, но уверен в этом.

– Ей-богу, собственным глазам не верю! – сказал Станислав Скшетуский.

Но вот и солдаты узнали, в чем дело, и подняли страшную суматоху. Все подбегали к телеге и таращили глаза на своего спящего коменданта, одетого в бурку из верблюжьего сукна и в рысью шапку.

Вахмистр начал его трясти без всякой церемонии:

– Мосци-пане комендант! Мосци-пане комендант!

– Я Ковальский, а это пани Ковальская! – бормотал Рох.

– Мосци-комендант, пленный удрал! Ковальский вскочил и открыл глаза.

– Чего тебе?

– Удрал тот толстый шляхтич, с которым вы разговаривали.

– Не может быть! – крикнул испуганным голосом Ковальский. – Как это? Как удрал?

– В вашем шлеме и плаще: ночь была темная, солдаты его не узнали.

– Где моя лошадь? – крикнул Ковальский.

– Нету… шляхтич на ней-то и уехал.

– На моей лошади?

– Да.

Ковальский схватился за голову и воскликнул:

– Господи Иисусе! Затем прибавил:

– Давайте мне сюда этого подлеца, который ему дал лошадь.

– Мосци-комендант, солдат не виноват. Ночь была темная, хоть глаз выколи, а на нем был ваш плащ и шлем. Он проехал мимо меня, и я его тоже не узнал. Не садись вы на телегу, ничего такого и не могло бы случиться!

– Бей меня! Бей меня! – кричал несчастный офицер.

– Что прикажете делать, мосци-комендант?

– Ловите его!

– Это невозможно! Он ведь на вашей лошади уехал, а это одна из лучших. Наши лошади страшно устали, кроме того, он удрал уже давно. Мы его не можем догнать.

– Ищи ветра в поле! – сказал Станкевич.

Тогда Ковальский накинулся на пленных:

– Это вы помогли ему удрать! Я вас!..

И он сжал кулаки и стал приближаться к ним. Вдруг Мирский сказал грозно:

– Не кричите и помните, что говорите со старшими!

Ковальский вздрогнул и машинально вытянулся в струнку; его значение, в сравнении с значением Мирского, равнялось нулю, да и остальные пленные стояли выше его как по чинам, так и по происхождению.

– Куда вам приказали нас везти, туда и везите, но голоса не возвышайте, ибо завтра же можете попасть под нашу команду! – прибавил Станкевич.

Рох вытаращил глаза и молчал.

– Ну и оболванились же вы, пане Рох, – сказал Оскерко. – А что касается того, будто мы помогли ему удрать, то это глупость, каждый из нас прежде всего помог бы самому себе! Никто тут не виноват, кроме вас. Слыханная ли вещь, чтобы комендант позволил удрать своему пленному в своем плаще, в своем шлеме и на своей лошади.