– Конечно, женат! Я Ковальский, а это – пани Ковальская, и другой не хочу.

С этими словами он поднес к самому лицу Заглобы тяжелую драгунскую саблю и повторил:

– Другой не хочу!

– Правильно! – воскликнул Заглоба. – Ты мне очень нравишься, Рох, сын Роха. Настоящий солдат тот, у которого такая жена, как у тебя; притом скорее она овдовеет, чем ты! Жаль, что у тебя от нее не будет маленьких Рохов; по всему вижу, что ты парень с мозгами, и было бы очень прискорбно, если бы такой род вымер.

– Ну вот еще! – ответил Ковальский. – Нас шесть братьев.

– И все Рохи?

– Вы угадали, дядюшка: у каждого из нас если не первое, то второе имя Рох, ведь это наш патрон.

– Ну тогда выпьем еще!

– Я не прочь!

Заглоба пригубил из манерки, но не выпил всего, а передал ее офицеру и прибавил:

– До дна, до дна! Жаль, что я не могу тебя разглядеть! – продолжал он. – Ночь такая темная, нельзя собственных пальцев узнать. Послушай, Рох, куда это собираются войска из Кейдан!

– На бунтовщиков.

– Один Бог может знать, кто бунтовщик: ты или они?

– Я бунтовщик? А это как же так? Что гетман мне приказывает, то я и делаю.

– Но гетман не делает того, что ему приказывает король; ведь король, наверно, не приказывал ему соединяться со шведами. Я думаю, что и ты предпочел бы драться со шведами, чем отдавать в их руки меня, своего родственника?

– Пожалуй, что так, но служба прежде всего!

– И пани Ковальская тоже бы это предпочла! Я ее хорошо знаю. Между нами говоря, гетман изменил королю и отчизне. Ты этого никому не говори, но это так! И те, кто служит ему, тоже бунтовщики.

– Мне и слушать этого не годится. У гетмана свое начальство, а у меня свое, и Бог накажет меня, если я его ослушаюсь. Это была бы неслыханная вещь!

– Правильно. Но послушай: если бы, к примеру, ты попал в руки этих бунтовщиков, то и я был бы свободен, и ты не виноват: ведь «один в поле не воин»! Жаль только, что я не знаю, где они стоят, но ты, верно, знаешь… И если бы ты захотел… мы могли бы поехать в ту сторону.

– Что такое?

– Да просто поехать к ним! Ты не был бы виноват, если бы они нас отбили. Уж во всяком случае твоя совесть была бы чиста в отношении своего родственника, а ты и сам, вероятно, знаешь, что иметь родственника на совести – это большой грех.

– Не говорите мне больше об этом! Не то я сейчас сойду с телеги и сяду на коня! Не я буду отвечать перед Богом, а гетман. Пока я жив, ничего из этого не выйдет!

– Ну, делать нечего! – сказал Заглоба. – Спасибо за откровенность, хотя я раньше был твоим дядей, чем Радзивилл твоим гетманом. А понимаешь ты, что значит дядя?

– Дядя, значит, дядя.

– Ответ твой очень остроумен, но знаешь ли ты, что если у кого-нибудь нет отца, то, по Писанию, он должен слушаться дяди. Тогда его власть равняется родительской, коей грех не повиноваться. В дяде течет та же кровь, что и в матери. Я, правда, не брат твоей матери, но, должно быть, моя бабушка была тетушкой твоей бабушки; во мне совмещается власть нескольких поколений. Все люди смертны, а потому власть от одних переходит к другим, и ни гетман, ни король не могут заставить ей противиться. Может ли, например, великий или полевой гетман заставить не только шляхтича, но даже простого мужика поднять руку на отца, мать, на деда или на старую слепую бабушку? Ответь мне на этот вопрос, Рох!

– Что? – спросил сонным голосом Ковальский.

– На старую слепую бабушку? – повторил Заглоба. – Кто бы в таком случае хотел жениться, иметь детей и дождаться внуков?

– Я Ковальский, а это пани Ковальская! – бормотал сквозь сон офицер.

– Если хочешь, пусть так и будет, – ответил Заглоба. – Пожалуй, и лучше, что у тебя не будет детей, меньше дурней будет на свете! Как думаешь, Рох?