После победы над разъяренной толпой Малашкин почувствовал в себе талант стратега. Он чувствовал, что может командовать армиями. Ему был нужен гром пушек, пронзительное ржание испуганных коней, блеск сабель, земля, вздымающаяся от взрывов. Его уже не прельщала тихая должность сельского милиционера, холодец по вечерам и бидоны отобранного самогона вместе с их ноющими хозяевами. Где-то его ждала другая жизнь, другая судьба. И он жаждал действия.

– Ну, что в районе-то думают? – обратился Малашкин к Стукову.

– Чего там думают! – неопределенно махнул бригадир рукой.

– Ситуация вышла из-под контроля, поэтому я, как представитель сил правопорядка, думаю брать всю власть в свои руки, – брякнул Малашкин, решившей больше не ждать милостей от судьбы.

Стуков беспокойно заерзал на месте. В отличие от Малашкина, собственное положение в селе его устраивало. Большая должность пугала ответственностью, меньшая ущемляла амбиции. Он родился быть маленьким начальником. Так же, как кто-то рожден стать великим художником или музыкантом. Как бы ни складывалась его судьба, он всегда и везде оказывался бы маленьким начальником – на Байконуре ли, в бригаде мусорщиков или среди гуманоидов звезды Альдебаран.

– Председателя сместить, – бушевала фантазия милиционера. – Ввести в деревне комендантский час. Создать дружины самообороны. Больше трех не собираться. И ждать подкрепления основных сил.

Откуда придут эти силы и что это за силы, Малашкин представлял себе слабо. Но он решил дать понять, сидящим за столом, что он не один и за его спиной имеются силы.

– Тебя, дядя, – обратился он к Корякину, – назначу начальником агитационного пункта. Будешь бороться с этой религиозной провокацией. Благо опыт у тебя есть.

– Да ты что, племяш?! – Корякин испуганно захлопал глазами. Встреча с разъяренной толпой еще раз никак не входила в его планы на ближайшее будущее.

– Старый я. Куда мне. Это вон вы, молодые, – кивнул он на Стукова.

– А что мы, молодые? – встрепенулся Стуков, как петушок на насесте. – Странно мыслишь, дед. Мы молодые… У меня уже вон, – нашелся, наконец, он и похлопал по своей начинающейся плеши, – от нервов волосы выпадают.

– Стукову тоже дело найдется, – вступил в разговор Малашкин. – Мы его назначим…, – его хмельной глаз уперся в напряженное лицо бригадира, – мы его назначим…

Во дворе залаяла собака. Из соседней комнаты выглянула жена Малашкина.

– Там, этот бугай Петро, чего-то прется, – встревожено сказала она.

По крыльцу застучали тяжелые кирзовые сапоги скотника. Малашкин бросил быстрый взгляд на двустволку, лежащую на диване рядом с ним.

– Пущай идет, – тихо сказал он.

Стуков втянул голову в плечи. Ему очень не хотелось, чтобы его здесь видели посторонние.

Хлопнула дверь, и на пороге выросла неуклюжая, шкафообразная фигура скотника.

– Добрый день, люди добрые, – пробасил он с порога.

– Здравствуй, коль не шутишь, – подбоченясь сказал Малашкин.

– Вижу, кушаете, простите за беспокойство, – продолжал дипломатично Петро.

– Чего надо-то? – не выдержал дипломатии милиционер.

– Нам бы Корякина, агронома, – смиренно сказал Петро.

Малашкин и Стуков переглянулись и замерли. Там, где между ними сидел Корякин, теперь стоял пустой стул. Куда и когда исчез Корякин, они не видели и не знали. Но пустой стул красноречиво говорил, что Корякин отсутствует.

– А зачем он тебе? – нашелся что спросить, Малашкин.

– С миром мы, – вздохнул Петро.

Осторожно из-под стола показалась жидкая серая шевелюра Корякина, затем показался и корякинский острый нос. Бывший агроном неуверенно снова сел на стул.

– Я от народа, так сказать, – Петро мял в руках мокрую кепку, – пришел сказать, чтобы простили нас великодушно, так сказать, за все то зло, что хотели причинить, просим прощения…