А может, и нет ничего в мире, кроме их села. Да может, еще и района, а больше – ничегошеньки. И Петр Кузьмич впервые за многие годы вдруг по-детски чисто и горько заплакал.

Выстрелы, которые слышал Петр Кузьмич, произвел милиционер Малашкин из своей двустволки, стоя на крыльце своего дома в синей милицейской сорочке, трусах в горошек и носках. А дело было в следующем.

Атеист Корякин после публичной дискуссии на улице, глотнув пару раз из бутылки с водкой, что припас дома, пошел по селу искать идеологических сторонников. Таковых не оказалось, так как большинство народа собралось у бабки Анисьи слушать ее сон о предстоящем потопе. Туда и направил свои стопы Корякин. И там, под окнами избы бабки Анисьи, он начал ораторствовать о том, что мир состоит из атомов, при этом он коснулся темы электричества и радиоволн. После он перешел в наступление, говоря, что потопа быть не может, что если их даже и затопит, то с Тихого океана приплывут подводные лодки и их спасут. После этого он хотел перейти к теме, опровергающей существование сверхъестественных сил, но посетители бабки Анисьи больше не вытерпели. Их христианское долготерпение кончилось на том, что Корякин откровенно опроверг потоп.

Вываливаясь из избы, они кинулись за Корякиным, разбирая по дороге штакетник бабки Анисьи. За агрономом гонялись, как за поросенком, с ожидаемым чувством удовольствия от предстоящей расправы.

Корякин с успехом брал ветхие заборы, падал на грядках с неубранными кочанами капусты. Но бежать было некуда, его обложили.

Мокрый не то от дождя, не то от погони, он с шумом ввалился в дом к Малашкину, который сидел за столом и ужинал холодцом.

– Костя, племяш, спасай! – возопил Корякин с порога.

– Ты чего?! – не понял Малашкин.

Корякин, сбиваясь, начал рассказывать, но шум погони слышался уже у калитки милиционера. Малашкин сорвал со стены двустволку, и, как был в сорочке и трусах, выскочил на крыльцо. Толпа замерла у калитки. В сумерках не было видно лиц, но многочисленные глаза злобно блестели из-за пелены дождя. Дождь назойливо лил на головы, скользил по лицам, затекал за ворот одежды но, кажется, этого никто не замечал.

– Назад! – Малашкин поднял над головой ружье, чтобы все видели.

– Где этот обезьяний выкормыш? Давай его сюда, – проревел кто-то из сумерек. Его поддержал злой рокот толпы, готовой хлынуть во двор Малашкина.

– Кто двинется, пристрелю! – истерично заорал хозяин и нажал на курок. Ружье выпалило в воздух. Толпа отпрянула.

– Назад! – и, чтобы докончить произведенный эффект, Малашкин стрельнул поверх голов из второго ствола. Толпа бросилась врассыпную.

Боясь разбушевавшихся адептов бабки Анисьи, Корякин жил теперь в бане у Малашкина. Имея большую надежду на защиту со стороны племянника, он все же среди бела дня на улице не показывался. И лишь с наступлением сумерек пробирался в дом к Малашкину, чтобы поесть и отогреться. В бане было сыро и холодно.

– Председатель слабак, так я вам скажу, – громко говорил Малашкин, сидя за столом у себя дома. Рядом сидел Стуков и Корякин. Они ели неизменный холодец и грелись реквизированным самогоном.

– В деревне бардак, а он порядка навести не может, – Малашкин поднял в руке рюмку. Ну, поехали, – он чокнулся со своими собеседниками. Запрокинув голову, влил самогон в рот. Вдохнул. И спешно закусил дрожащим на вилке куском холодца.

– Будь я на его месте, я б им всем гайки-то позакручивал, – нарушил хозяин наступившую за столом тишину.

– Ишь ты, разошелся, – усмехнулась его жена. Игриво навалившись грудью на его плечо, она поставила на стол тарелку с нарезанным хлебом.