К вечеру туман разошёлся, створ перевала был уже хорошо виден и можно было ставить палатку, в которую они набились восьмером, сидя. Примус грел хорошо, Айболит непослушными пальцами открывал банку тушёнки, финский нож соскользнул, прорезав ему большой палец левой руки. Айболит, смеясь, попросил Олега перевязать, открыл банку до конца…

Они спали полусидя, прижавшись к друг другу, снаружи опять пошёл снег и дул ветер. Засыпая, Айболит терял контроль и начинал стонать: ссадины горели, ушибы болели, и озноб уже начал колотить его, и, когда Олег поднёс к его носу фляжку со спиртом, не устоял, сделал два добрых обжигающих глотка и сразу провалился куда-то в тёмный и вонючий рай…

Как это всегда бывает после непогоды, на следующее утро воздух был чистым, небо – синим, свежевыпавший снег ослепительно сверкал под весёлым горным солнцем, а ссадины больше не болели и хотелось только одного – чтобы пришёл Арлекин, и не один, а со всеми, и чтоб пришла и ленинградская группа, и вообще, хватит приключений на этот год, и чтобы можно было бы послать все эти горные красоты очень далеко, вот только пусть придут все. Каждые три часа Айболит выходил в эфир на старой рации, которая работала только на передачу, но на базе Ашот, как потом выяснилось, хорошо всё слышал. Утром следующего дня, когда они встретились с обеими группами, было всем хорошо, и все смеялись, и на сеанс связи Айболит отдал эту рацию Арлекину. Видимо, и Ашот был на седьмом небе, когда услышал позывные: «База, база, я Шура, я Шура, идём все, идём вниз…».

А теперь, глядя на Славу и Мошникова, продумав весь план, подсчитав медикаменты и начав почасовое ведение этих двух парней, он с тоской подумал, что хорошо, когда всё хорошо кончается, что вот сейчас, когда пурга и врач сборной страны не залетел вовремя на ледник, опять вся ответственность тяжко упала на его плечи.

Он старался об этом не думать, а просто работал. Физиолог каждые пять минут записывал пульс, давление, дыхание. Молодой хирург следил за всеми венозными линиями, и Айболиту было с ними легко и приятно, потому что, будучи хорошими врачами, они быстро поймали концепцию и работали сообща, а Лёня Тращ следил за кислородными баллонами. Через два дня, когда Мошников уже нормально дышал, а Славка пришёл в сознание, при установившейся погоде прилетела вертушка, почему-то чёрного цвета, вышли из неё Коля Чёрный и врач сборной, Липень, а сел туда уже способный нести свой рюкзак Мошников, а Славку, в полном сознании, отнесли на носилках. Потом начались восхождения… Но это другая история, а пока что все смеялись и всем было хорошо.

Он увидел Славу ещё раз, через полгода, летом. Узнав, что Айболит на Москвина, Славка, воспользовавшись попутным вертолётом, прилетел с Алайской долины, чтобы сказать Айболиту спасибо…

Они как раз закончили неудачные поисковые работы на высоте 7300, были нервные, опустошённые, а Росинант и Мона-Лиза чуть не поплатились за это своими жизнями.

«Слава, знаешь, что такое праздник?» – спросил Айболит. Они обнялись. – «Знаю – это когда гору сделал». – «Нет, Слава, это когда все дома».

Подарок нашей Ниночке.

В середине предыдущей ночи они наконец принесли Жорку на носилках, сделанных из ледорубов, станков и лыжных палок, к вертолётной площадке на боковой морене ледника Ленина со «Сковороды», на которой он и совершил свою глупость, поставившую на грань существования его самого и судьбу всей экспедиции. Он набирал снег для чая, стоя на снежном мосту, над бездонной трещиной, и, конечно, ушёл в неё без звука и вместе со своей кастрюлей. На Жоркино счастье, это вовремя заметили, и, забивая ледорубы в лёд практически только по штычки, а потом пустив в ход и ледовые крючья, они тут же нарастили верёвки, и на этом честном слове Арлекин (а лучше, чем он, лазуна в команде, и не только в команде, не было, и право рисковать первому ему давно было присвоено) полез в трещину и, найдя Жорку на маленькой ледовой полке метрами двадцатью ниже, вытащил его быстро, сам побив об лёд свою голову в кровь.