– Пропал Борька,– жаловался кому-то Милютин, бредя и натыкаясь на жену,– а ведь был хорошим человеком. Почему деньги так быстро портят людей? А?  « Его засосала опасная трясина..»– вдруг разнеслось по сонной улице.

– Перестань,– урезонила Валя,– еще в милицию попадешь, горе ты мое луковое.

Михаил послушно замолчал, но, видимо, обида так жгла ему душу, что он не выдержал:

– Удивил: паркет, хрусталь, кафель везде,– слышалось его бормотание.– Скоро слоников наставит, начал уже лосниться. «Не смейтесь громко– Виктор Юрьевич этого не любит», – Милютин скорчил испуганную мину Бориса.– А забыл, как мы по очереди один костюмчик … картошечка утром и вечером … и ничего, прожили …теперь им нужен шарм,– голос Михаила опять издевался над кем-то.– Хотел бы я видеть, куда эти гниды исчезнут, если что-нибудь…– Милютин хитро повертел пятерней, изображая это « что–нибудь». Его пошатывало, он все еще был в том чаду, когда все качалось перед глазами и выплывало то настоящее, то прошлое– не поймешь, где что. Вот опять песчаный берег. Борис в частоколе хмурых, готовых на все взглядов; он, Милютин, задыхающийся от бега и тревоги за друга. И никого … никого больше.

Стояло тихое, звонкое, гулкое утро, какое бывает только в мае. Природа словно напоминала людям, как прекрасен этот мир, и что на пиршество жизни приглашены все в равном звании: стар и млад, нищий, и богач, красавец и образина, мудрый и дурак, смельчак и трус. Всем светит солнце и зеленеет трава, для всех цветут деревья и благоухают розы, все имеют право быть счастливыми.Спокойно поднималось на работу трудяга-солнце, в чистейшем воздухе, еще сохранившем ночные запахи расцветающей акации и уже цветущей сирени, жило ощущение будущего нежнейшего зноя. Милое, уютное, задушевное утро, как нежданный подарок всем счастливцам и всем страждущим.

В бодром расположении духа проснулся и следователь Петр Васильевич Сидоренков. Он свесил ноги на прикроватный коврик, с удовольствием потянулся, ощущая игру молодых, нерастраченных сил. Ему было уже под сорок, но выглядел он куда моложе. С кухни уже аппетитно тянуло его любимой яичницей с беконом, и надо было поторопиться, чтобы съесть ее свежей– с пылу и жару.

Петр Васильевич быстро сделал несколько легких упражнений, зашел в ванную, побрился, принял освежающий душ, и сильный, бодрый, молодой, сел за стол, поздоровавшись с женой. После яичницы Лена подала ему чашку горячего молока с жирной пенкой, которую Сидоренков тоже очень любил. Но на этот раз пенка показалась Петру Васильевичу тонкой и не очень жирной, о чем он и сказал жене.

–Три дня уже нет почему-то молочницы, у которой я обычно покупаю,– оправдывалась жена,– пришлось взять у незнакомой.

–Разводит, небось, стерва,– брюзжал муж.– Ты ей намекни, с кем имеет дело. Я хоть и занятой человек, но могу быстро ей повысить жирность.

Лена как–то странно глянула на него, но промолчала. В последнее время они все меньше понимали друг друга, исчезла свобода, задушевность в их отношениях. Муж все чаще приходил поздно, недовольный, нервный, мог вспыхнуть по любому поводу. Лена понимала, что у мужа ответственная работа, но понимать– еще не значит принимать. Она заметила, что у Петра появилось некоторое «головокружение от успехов», как писал товарищ Сталин, правда, по совсем другому поводу.

–Ты сегодня придешь вовремя?– спросила Лена, тоже садясь к столу.

–Думаю, да,– как можно мягче ответил Петр Васильевич, заметив легкое недовольство жены. Ссориться в такое чудесное утро никак не входило в его планы.– Устал я, как раб на галерах. Буду проситься в отпуск. Специально попросил одно легкое дело. Закончу– и..,– Сидоренков сделал ленинский жест рукой, указывая единственно верный путь, которым должны идти товарищи.– Можем, кстати, вместе поехать.