Орлов также заметил на шее Сухонина небольшую татуировку‑знак Адвеги: щит, на котором была выведена аккуратная буква А. Такие татуировки набивались всем жителям Адвеги.

Такую же сделают и Маше, подумал Лёша и ощутил ядовитое беспокойство, шевельнувшееся где‑то внутри.

– Закрытый город Адвега – это не заросшая плесенью деревня под Звенигородом. Это самое безопасное место из всех, какие только вообще можно представить в этом гиблом мире. Я беру твою дочь на лечение только потому, что ты когда‑то спас жизнь моей дочери, – медленно произнёс Сухонин, прикрывая глаза. – Не думай, что я собираюсь каждые выходные писать тебе письма о том, как твоя дочурка превращается в невоспитанного монстра. Спольников будет вести её терапию. Как ты знаешь, твоя дочь должна будет находиться в карантине не менее года. Если ты появишься здесь хоть на один день раньше, я сам пристрелю тебя. – Не дожидаясь ответа от Орлова, Сухонин повернулся к одному из охранников. – Забери девчонку.

Алексею захотелось подбежать к управителю и как можно больнее врезать ему. Колоссальным усилием Орлов заставил себя успокоиться – сейчас не самый удачный момент, чтобы поддаваться на такие дешёвые провокации. В конце концов, Сухонин только и мечтает придраться к нему.

– Обещай, что её жизни ничего не будет угрожать, – срывающимся голосом потребовал Орлов.

Он едва помнил себя от отчаянного ужаса, наблюдая за тем, как один из охранников забирает у него из рук его единственную дочь. Под действием снотворного Маша спала так глубоко и безмятежно, что едва ли что‑нибудь заметила.

Сухонин едко улыбнулся, глядя на Алексея.

– Я ничего тебе не обещаю, Орлов, – язвительно произнес управитель. – Я выполню свой долг – я вылечу твою дочь. Ну а что касается остального, то тут я ничего тебе гарантировать не могу.

Орлов, не скрывая гнева, ринулся вперёд.

– Сухонин! – заорал Алексей. – Я убью тебя, если с моей дочерью что‑нибудь случится! Ровно через год, чёрт тебя дери, я вернусь сюда, и если с ней…

Орлов наткнулся на мощное плечо одного из охранников. Бугай схватил его и отбросил назад. Когда Алексей опомнился, тяжелая дверь, вырезанная в огромных воротах города, была уже закрыта.

Это место ужасно. Оно ужасно, начиная с подступов к гермодверям и заканчивая поросшими красным мхом стенами высотой в девятиэтажный дом. Это место отняло у меня почти три года моей жизни – и мою жизнь в целом, ибо долго мне здесь не протянуть. Взамен это место, эта их возлюбленная Адвега подарила мне лишь то, что дарит всем подопытным, оказавшимся здесь, – мечту о посткарантине.1

– Когда‑нибудь мы выберемся, – любил повторять Лёнька, сидя за низким, заляпанным маслом и густыми пятнами жира столом. – Точно тебе говорю. Эта яма останется за нашими спинами, а там дальше – свобода! Машка, слышь, чё говорю?.. СВО‑БО‑ДА!

Я всегда улыбалась, но мне было горько от этих слов.

Адвега за спиной!..

Жизнь в посткарантине!..

Свобода…

Это разве про нас? Кто‑то выбирался, конечно, отсюда. Двое сбежали – о них тут легенды ходят, а остальных пустили под расстрел или допытали до последнего, выжали всё, что можно, и всё, с концами.

Я угодила сюда из‑за болезни, а нужна была им из‑за крови. Болезнь была нестрашная, но нужно было лечение, иначе я бы не смогла дышать. Лечение они мне дали и вылечили без всяких последствий. А вот отпустить домой – не отпустили.

«Четвёртая отрицательная с альфа‑места частицами… – всё шептал тогда Спольников, ходя из стороны в сторону с горящими глазами. – Поверить не могу, что у нас теперь есть такой экземпляр… Такая кровь нам позволит наконец проводить полноценные исследования».