– Да пойми ты, что твоя дочь умирает! – грозно рявкнул Соболев, ударив кулаком по столу с такой силой, что Алексей едва не подпрыгнул. – Не будь дураком, Орлов! Твоя жена умерла столько лет назад, и ты едва пережил это, а теперь ты хочешь остаться совсем один? – Соболев встал в полный рост. Его глаза горели. – У твоей дочери пока крепкое здоровье, но ты сам знаешь, насколько сильно у неё уже развилась аллергия. Скоро она не сможет дышать, а ты думаешь о том, какие у неё будут отношения с малолетками из Адвеги?!

На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Алексей опустил глаза. Соболев абсолютно прав, он, Орлов, ведёт себя как ребенок.

– Прости, – сказал Алексей, ощущая стыд и щемящую боль в груди. – Конечно, всё это глупости.

Соболев притушил сигарету. Он покрутил бычок, вжимая его в расцарапанное дно пепельницы.

– Ты сам знаешь, насколько редкая у Маши кровь, – наконец произнес Михаил, выходя из‑за стола и направляясь к окну.

– Один ребенок на две тысячи постъядерных детей, – мгновенно произнес Алексей.

«Какая страшная статистика…» – вдруг подумал он.

– Благодари Бога, Лёша, что в нашем мире ещё есть вакцина, способная вылечить твою дочь, – прохрипел Михаил.

Он отвернулся от Лёши и замер возле окна, сложив руки за спиной.

Орлов обессилено выдохнул. И здесь Соболев прав. Слава Богу, что сегодня в этом злом мире вообще есть шанс вылечить Машу. К чему эти сомнения? К чему эти мысли и переживания? Речь идёт о жизни его дочери.

Маше придется прожить год в Адвеге. Ей придется прожить там без него. И придется прожить под гнётом Сухонина. Орлов поджал губы – выбора нет, только так можно было спасти его дочь. Только так: на целый год отдать его овечку жить в логове волка.

И пусть Сухонин закроет ворота своего подземелья. Он, Орлов, будет ждать свою дочь весь этот страшный год. Он будет каждый день молить Бога дать ему сил и терпения. А потом он вернется за ней к гермодверям этого драного подземелья ровно в тот день, когда её лечение будет закончено.

– Ну так что? – спросил Михаил, поворачиваясь и вглядываясь в лицо Орлова.

Алексей с горечью прикрыл глаза.

– Сообщи ребятам – через два часа выдвигаемся.

***

Управитель закрытого города Адвега, Сергей Сухонин, был мужчиной средних лет, скупым на эмоции, чем‑то интересным внешне и очень придирчивым по характеру. Он пытливо всматривался в напряженное лицо Алексея на протяжении десяти долгих секунд, пока Орлов стоял напротив него, держа на руках спящую дочь.

Маша была одета в старое вязаное платье и ветровку. Её короткие тёмные, почти чёрные, как у отца, волосы были взъерошены. Большую часть лица девушки закрывала довоенная респираторная маска.

Маше было девятнадцать лет, но какой же маленькой и беззащитной сейчас казалась Алексею его дочь…

Нет, она ему такой не казалась. Она такой была. И теперь…

Алексей огляделся.

В этой полутёмной пещере у огромных тёмно‑зелёных гермодверей подземного города были сложены пыльные коробки, тут же лежал сломанный стул, высилось несколько стоек, держащих яркие, словно звёзды, прожекторы. Позади Сухонина стояли два охранника из службы безопасности Адвеги – два огромных бугая в светло‑голубом камуфляже, в чёрных шлемах, закрывающих их головы, и пуленепробиваемых жилетах.

Орлов едва сжал губы, наткнувшись на выжидательный взгляд управителя Адвеги. У Сухонина были светло‑карие глаза и смуглая кожа, лицо было суровым, словно камень. Его чёрные, уже кое‑где с проседью, волосы были аккуратно причесаны.

Глядя на Алексея, Сухонин слегка склонил голову набок и цинично улыбнулся.

Лёша видел ненависть, пляшущую в его глазах – ненависть жуткую, ядовитую. Алексей никогда в своей жизни не видел в глазах людей такой злобы, обращенной на него.