– А можно мне?

– Держи, – Наташа отдала ему мельницу и стала нарезать сыр да колбасу, поставила маслёнку.

– Вкусно пахнет: наверное, смололся, – протягивая отцу кофемолку, спросил Никита.

Максим взял её и продолжил вращать маленькую ручку. Что-то очень домашнее было в этом действии.

После завтрака Наташа переодела мальчика в высохшую на батарее одежду и, посадив рядом с собой, поставила градусник.

– Тридцать семь и три, – вздохнула она, – надо выпить сироп.

Никита был послушным как никогда, и Максим понимал причину – ему тоже не хотелось уходить из уютной, хоть и старомодной квартиры. Сын скривил губы, готовясь заплакать, когда он стал надевать ему свитерок, но, вдруг что-то вспомнив, спросил:

– Наталь-Ванна, а у вас есть бинокль?

– Есть, театральный. А зачем?

Никита, схватив её за руку, повёл в кухню:

– Вон, видите окно на втором этаже? – Никита указал на коттедж, откуда несколько месяцев назад его хозяина увезла полиция. – Это моё. Мы с вами можем переглядываться в бинокль.

– Это ваш дом? – спросила Наташа у Макса, изменившись в лице.

– Наш, – ответил он и понял, что хозяин коттеджа ей не нравится.

– Папа, а давай ещё побудем здесь? – наклонив голову набок, Никита просительно глядел на него.

– Нам зубы надо чистить, а зубных щёток нет, – нашёлся Максим, – да и игрушек у Наталии Ивановны для тебя тоже нет.

Он ждал, что девушка проявит гостеприимство и, хотя бы для вида, предложит ребёнку остаться, но она молчала.

В прихожей Наташа прислонилась к стене и, дождавшись, когда они оденутся, сказала:

– Вот поправишься, Никита, и придёшь ко мне в гости, – она присела возле мальчика, по привычке проверила, не туго ли затянут шарф, и как на кнопку нажала пальцем на маленький носик. – До свидания, – попрощалась с ребёнком, но даже из вежливости не смогла попрощаться с его отцом.

Мысль, что он откупился от тюрьмы, не давала ей покоя, а скрывать своё отношение к человеку, она не могла. Закрыв за ними дверь, Наташа вернулась в кухню, из окна которой вскоре увидела уходящих отца и сына. Никитка вдруг развернулся и помахал ей, а мужчина, не оборачиваясь, тянул его за руку.

– Гусь лапчатый, – вспомнила она старое ругательство, – ишь, хозяин жизни.

Ей хотелось забрать у него мальчика, пока не испортил его.

«Ну ведь не испортил», – возразил ей внутренний голос.

Весь день она старалась не смотреть в окно, но вечером, забывшись, взглянула: на фоне яркого света чётко читался мужской силуэт.

«Надо повесить плотные портьеры», – решила Наташа.

***

Объяснить маленькому ребёнку, начинающему каждое новое предложение со слов «А Наталь-Ванна», что хоть он и скучает по матери, но при этом никакая, будь она трижды золотой, Наталь-Ванна не заменит ему настоящую, пусть и не очень примерную мать.

К вечеру температура у Никиты снова поднялась. Он сам лёг на диван и, погладив ручонкой атласную подушку, вспомнил, что волосы у Наталь-Ванны такие же гладкие.

Максу хотелось завыть. Сынишка, сам того не осознавая, говорил о воспитательнице как об очень желанной и дорогой игрушке, которую увидел после того, как подарок на день рождения уже куплен. Он не просил, не уговаривал, он просто рассказывал о том, какая она хорошая. Сказать ребёнку, что отец видел её шатающейся, а потом сидящей на грязном асфальте, – значило перечеркнуть все его мечты.

Максим напоил Никиту микстурами, но минут через пятнадцать сын закашлялся, и его стошнило. Домработницы не было, и ему пришлось убрать за ним, переодеть. Хорошо хоть после этого Никита быстро заснул. А он боялся лечь: вдруг проспит, как вчера, и не услышит, что сынишке плохо. Он бесцельно ходил по комнате, трогал лоб – кажется, жар спал – и снова мерил шагами пространство от дивана до окон.