Иногда мне кажется, что старший из нас двоих именно он.

Дверь комнаты закрылась, и мне вдруг снова стало холодно и одиноко в стенах, казалось бы, моей комнаты. Оборачиваюсь к шкафу, который в мои более ранние годы был увешан розовыми платьями и кружевными юбками. Мать так хотела, чтобы я была похожа на нее, – идеальная, примерная девочка, которая каждый раз в обществе делает реверанс и улыбается самой искренней улыбкой, чуть ли не пукает сахарной ватой. Меня тошнило от этого образа и от того, что мать упорно навязывала мне его. Наверное, это было одной из причин того, почему я стала полной противоположностью этой девочки.

Из глубины шкафа достаю свои самые короткие шорты и едва прикрывающую грудь майку. Надевая их, вспоминаю, как несколько лет назад я решила уехать подальше отсюда и найти свое место в этом мире. Я была наивна и верила в свою исключительность. Вот только ты просто человек, а исключительным становишься со временем. Хорошо, что мне удалось осознать это и вступить на путь, благодаря которому я стану тем человеком, которым хочу быть.

Я выхожу из комнаты и прикрываю за собой дверь. Разглядываю появившиеся на стенах фотографии моего брата и его трофеи, испытывая одновременно гордость, зависть и странное ощущение одиночества. Но не успеваю разобраться в этом клубке чувств, как позади слышу звук открывающейся двери и оборачиваюсь, чтобы увидеть Дани.

Но передо мной совсем не мой брат.

В дверях ванной комнаты для гостей стоит молодой мужчина в одном полотенце, висящем на бедрах непозволительно низко и не оставляющем пространства для фантазии. Он будто слеплен итальянским скульптором, только глины оставалось слишком много, и скульптор решил уделить внимание тем частям тела, которые прикрывались листочком в «целомудренном» мире Древнего Рима.

Если бы я была той самой идеальной девочкой из фантазий моей матери, то покраснела бы и потупилась. Но я не из тех, кто стесняется и смущенно опускает взгляд в пол. Мои плечи расслабляются, а руки непроизвольно соединяются под грудью, я хотела бы скрыть свое отношение к этому подобию греческого бога. Прикусываю губу, продолжая разглядывать его. Он высокий, я едва достала бы до его плеч. Короткие волосы, с которых стекают капли. Идеально высеченный нос, губы как на картинах – алые и пухлые, только пробивающаяся щетина на щеках, кричащая о его юном возрасте, но нисколько меня не останавливающая. Мускулистая шея, острые ключицы, накачанные руки, плоский живот и поросль волос, ведущая прямо туда, где почти все это время находится мой взгляд. Я уверена, что этот мальчик – нечто во всех смыслах этого слова, несмотря на то что полотенце сейчас лишает меня возможности лицезреть наверняка его самую выдающуюся часть.

– Увидела что-то интересное? – слышу я.

Я резко отворачиваюсь от дьявола в дверном проеме и смотрю на брата, застывшего совсем рядом от меня.

– Ничего я не увидела, думала, вызывать ли полицию. К нам в дом пробрался какой-то… – И вот тут я поняла, что мои щеки полыхают, как в дешевом сериале.

– Ну конечно! – Дани громко смеется, отходит от меня в сторону лестницы и спускается по ступенькам. – Кстати, ты ведь помнишь Николауша, моего приятеля по команде? – слышу я уже удаляющейся голос брата.

Но, сказать честно, я совсем не помню никакого Николауша. Снова оборачиваюсь к парню.

– Ты собираешься одеваться или так и будешь ходить в одном полотенце? – зло спрашиваю я и удаляюсь вслед за братом.

Уже ночью я лежала в своей постели и в отчаянных попытках заснуть готова была перейти к подсчету овец в голове. Давно перевалило за полночь, а наши родители так и не появились дома. Я могла бы сделать вид, что меня это сильно беспокоит – отсутствие любви с их стороны и нежелание со мной видеться и разговаривать, но, по правде, я сама не горела желанием общаться с ними в первый день своего приезда. Мы никогда не были близки, и делать вид, что расстояние это изменило, бессмысленно. Мы были слишком непохожи и потому воспринимали как само собой разумеющееся свое холодное отношение друг к другу. Когда я была младше, мне казалось, что я из приемной семьи, потому что невозможно быть настолько разными, чтобы даже не уметь слышать друг друга, не говоря уж о том, чтобы слушать и понимать.