Офицер произнес слово, омбаша перевел:

– Почему?

Об этом Хамза не подумал, а следовало бы. Помедлив, он ответил:

– Чтобы освоить новые навыки и как можно лучше служить шуцтруппе.

Он бросил беглый взгляд на офицера и увидел, что тот улыбается. Хамза впервые увидел улыбку, которая со временем станет ему так хорошо знакома.

– Ты умеешь читать? – вновь перевел омбаша.

– Немного умею.

Офицер вопросительно посмотрел на Хамзу и попросил пояснить. Хамза не знал, что добавить. Буквы он знал и разбирал слова на суахили – правда, небыстро. Он сомневался, что офицер спрашивает именно об этом, уставился поверх его головы и промолчал. Офицер медленно заговорил по-немецки, поглядывая на омбашу, тот ждал, пока старший закончит, чтобы перевести. Нубиец, как всегда, исковеркал его слова, и Хамза краем глаза видел, что офицер несколько раз поморщился, поскольку омбаша явно хватил через край. Поговаривали, что офицер знает суахили лучше всех немцев в боме.

– Обер-лейтенант спрашивает, почему ты не научишься читать лучше? Почему ты не читаешь всё, как он? Вам создают все условия, келб[38], а вы не учитесь. У вас нет никакой культуры, поэтому вы дикари. Он говорит, ты должен учиться. Этому, как его там… мематике… что-то вроде того. Ты все равно не знаешь.

– Математике, – подсказал офицер.

– Да, математике, ты этого не знаешь, келб, дикая ты собака, – добавил омбаша.

– Нини джина ла математика ква лугха яко? – спросил офицер, решив в конце концов обойтись без помощи омбаши. – Как на вашем языке называется математика? Ты знаешь, что такое математика? Без нее не понять ни одну науку в мире, ни музыку, ни философию, не говоря о механике и связи. Унафахаму?

– Ндио бвана, – громко ответил Хамза.

– Ты даже не знаешь, что такое математика, верно? Мы здесь для того, чтобы научить вас всему, математике и прочим премудростям, которых у вас не было бы без нас. Это наша Zivilisierungmission, – сказал офицер, левой рукой махнул на лагерь за окном, его худое лицо и тонкие губы сморщились в сардонической улыбке. – Таков наш коварный умысел, не поймет который разве что ребенок. Мы пришли сюда, чтобы вас цивилизовать. Унафахаму?

– Ндио бвана.

Офицер говорил на суахили старательно, подбирал правильные слова, но казалось, будто он изъясняется на языке, которым не владеет, будто он знает слова, но не чувства, которые они передают, и хочет, чтобы они выражали то, для чего не подходят. В глазах его горел настороженный огонек, колеблющийся между любопытством и презрением, немец не сводил взгляда с Хамзы, точно надеялся увидеть, как на того действуют его слова. Хамза, в свою очередь, рассматривал офицера, стараясь не встречаться с ним глазами. Впоследствии он узнал, что порой эти глаза блестят, как у человека, способного на жестокость.

– Но я сомневаюсь, что ты освоишь математику. Она требует умственной дисциплины, на которую ваш народ не способен. Ну да хватит пока, – отрезал офицер и махнул им, чтобы они вышли из кабинета.

В тот же день, чуть позже, Хамза узнал, что его назначили личным слугой офицера, его денщиком; теперь по утрам он первым делом обязан явиться на квартиру к офицеру и получить от своего сменщика указания, что нужно сделать. Его рапорт о переводе в связисты отклонили. Почему – не сказали. Товарищи, узнав о его назначении, принялись потешаться над ним, и больше всех Комба.

– Ты шога, – сказал он, – вот почему он выбрал тебя. Ему нужен красавчик, который будет массировать ему спину и подавать ужин. В горах холодает, и ночью надо будет его согревать, как женушка. Что ты здесь делаешь? Куда такому красавчику в солдаты?